Химерион

Гришко Сергей Владимирович

Голова раскалывалась на части. Я приоткрыл глаза, руки затекли и онемели от впившихся тугих веревок. Хмурые мужички все так же сидели у костра, молча прокручивая на вертеле куски мяса. Неужто людоеды, мелькнула ужасная догадка. Оклемался чужестранец, чего притих? Мы люди мирные, не чета разбойному племени - они дружно рассмеялись. А чего же связали, коль люди мирные?
– спросил я. Так знамо почему, чтоб не убег ты ветром быстрым, тогда нам печаль кручина. Главарь подозвал женщину и что-то нашептал ей на ухо, та безобразно оскалилась своим беззубым ртом, часто закивав в ответ, а после, прихрамывая, быстро исчезла с детворой в кустистых зарослях. Мы вот тут подумали, посовещались и решили оставить тебя при себе, только вот на обед или ужин еще не определились. Мужики принялись за еду, клыки впивались в сочащееся кровью мясо неизвестного бедолаги, ставшего волею судьбы обедом этих ужасных людоедов. Картина подобного мерзкого пиршества напрочь лишила меня слов. Я не мог отделаться от мысли, что в скором недалеком будущем вот так же стану их обедом или того хуже ужином.

Старший

людоед снова повернулся ко мне, отерев окровавленные губы, он заговорил. Ну чего расскажешь путник? Да особо и нечего. Эк ты человек прохожий странноват. Я вот думал, примешься просить о пощаде, взывать к милосердию. Может, проклянешь разок другой, нам это особо приятно. Не томи с ответом, говори. Проклятия - он словно сжевал это слово и продолжил. Знаешь ли, очень они милы сердцу моему черному. Слушая их, как-то веселей на душе становится и к жизни нашей не легкой интерес появляется. Да и мир этот окружающий в моем тусклом свирепом взоре щедротами своими начинает переливаться. Петь хочется. Понимаешь? Лучше не ешь, отпусти по добру по здорову. Ну, вот и похоронил ты весь разговор, эк все же странен. Я конечно с радостью, есть такая возможность, и отпустил бы на все стороны, но как ты сам понимаешь мы людоеды и подобный поступок просто не возможен, он противоречив и не логичен. Людоед лукаво посмотрел на меня свысока - Да я вижу, испуган ты бродяга. Напрасно, ты об этом не думай много. Дело то решенное и скажу честно скорое. Тебе смерть нам еда, не самая худая участь человеку. Главное то что? Легка ли она будет или ужасна, а в остальном будь спокоен. Он усмехнулся, после склонился надо мной, в нос ударил мерзкий запах его дыхания - Нет, кишками чую, что мясо твое прескверное окажется, горькое, жилистое и с вином одна мука будет, не трапеза чинная, а так перекус вяленой постной рыбиной. Вот раньше-то было как. Изловишь купчишку на дороге, одна радость и удовольствие. Мясцо сладенькое, нежное, мясом пахнет молоком парным. Баба шкварок натопит, жирок по рукам течет, дымком пахнет, эх, одна приятность. Людоед облизнулся. Поди, одного человека на неделю хватало, а как ярмарка какая в городе, месяцами живи не тужи. Баба то моя стряпуха знатная и солонины, и копченостей с колбасами разными наделает - людоед замолчал, достал трубку набил, поплотней табачком, задымил. Да было времечко, как люди жили. В церковь исправно ходили по дням воскресным. Священник то у нас был, будь здоров мужчина, а как молитвы читал. Бывало, заслушаешься, что и слеза навернется крупная, славно так нараспев, зычно читал - остальные одобрительно закивали. Хороший был человек. Съели мы его, в окурат ко дню постному, не утерпели. После и приключилась беда с нами, а в чем вина то наша? Грех вы большой на душу взяли, служителя божьего убили, да и так не праведным образом жили. Людоед подскочил как ужаленный - Кто это сказал - прокричал он.

Молчи дурачина убогий. Знамо что сейчас скажешь (что, мол, господь наказал так людям) но я тебя спрошу об одном, тебе ли он это сказал, или всякому прочему? Нет! Раньше во времена древние, считалось не зазорным скушать одного другого и вот на тебе, табу. Я людоед и предки мои все были подобными и закон наш первый гласит. Людей кушать надо! Может вы, и отличаетесь от нас, хотя я сомневаюсь в подобном суждении. Вы убиваете поболее нашего брата, и бывает так, забавы ради, а я спрошу, чего еде пропадать зазря и воздух чистый портить? Людоед поднялся во весь рост - Может зверем обозвать меня надумал? Не боись, я такой вздор часто слышу. Я и есть зверь, посильней и шустрей всякого льва или дракона, потому как тяга моя до еды и размножения вполне царского размаха, а остальным придется туго, я зверь матерый и сильно не уступчивый и ни чем не побрезгую в моей охоте. Людоед злобно зарычал, состроив страшную гримасу на лице.

Пробовал ли ты бродяга ангела филе? Людоед усмехнулся - Им не утолить голод, но всегда хочется, посредством этого мы постигаем мир и поглядываем на небеса, не страшась ослепнуть. Мой век есть и будет долог и если понадобится, я испробую все окружающее меня, вот тогда-то мы сможем поговорить и о грехе, и о добродетели. Что притих? Может там, в стране небесной, что вы раем называете, и нам людоедам сыщется место. Я много слышал разговоров и обещаний, про лучший мир. Он замолчал. Видишь ли, очень сложно представить бесконечное пространство и свою роль, место в нем. Близко прочувствовать свою причастность к этому. Осязать свой угол в данной бескрайности. Надо быть действительным сумасшедшим, противоречить порядку этой реальности и станется так, что будешь убит, съеден. Слабая особь. Насколько же должна быть велика та вера в крохотном существе из плоти и крови, когда даже безумие мелочно и воет в четырех стенах не смея вырваться на волю, и знает об этом. Я не сумею принять это. При всех попытках вновь и вновь я буду рыдать горькими слезами у врат рая, поедая добытое филе ангела. После некто одаренный и избранный, намекнет так невзначай (знай, рай мал, там приготовлены ложи для считанных единиц) и я охотно поверю ему на слово. Потому что большей величины, нежели малое и не представить умом, а прибегнуть к самообману значит отринуть данное. Видел я злых, знавал и добрых, безумцы. Людоед замолчал. Уж не заблудилась ли баба с детишками в лесу? Чего расселись, живо ступайте, ищите. Хмурые мужики нехотя поднялись и не спеша один за другим исчезли в зарослях орешника. Мы остались вдвоем.

Людоед, заложив руки за спину, неспешно прохаживался, поглядывая в мою сторону. Что за напасть, куда они подевались? А ты подумай, поразмысли, не бойся, попробуй -

ответил я. Эти и медведя загрызут, будет такая надобность. Выходит не по зубам тот медведь. Людоед остановился, пристально посмотрел мне в глаза. Что знаешь ты, чего не знаю я? Ровным счетом ничего, кроме того, что есть людоед и связанный человек у его ног. А медведь? О нем подумал именно ты, я лишь поверил, что он существует. Опять же с твоих слов - людоед отмахнулся. Странная тишина в таком-то безлюдном месте - он снова посмотрел на меня. Пойди, проверь, в чем там дело - посоветовал я. Беда приключилась и виной всему ты чужак. Ох, неладное происходит в этой тишине и ума не приложу где. Людоед присел, всматриваясь в заросли. Если беда поспешай на выручку. Сидя тут, ты им ничем не поможешь. Или сам сгину там. Тебе решать людоед, не мешкай. Я выпрямился, лежа головой к дороге и смотря в сторону леса, окутанного странным безмолвием тишины. Воистину сейчас все было сосредоточено в руках некой силы, власть которой делала нас обыкновенными пешками в очевидной, но неведомой игре, чьей движущей силой являлся неопределенный ход.

Людоед начинал нервничать, по скудости своего мышления сводя опасность до привычного образа реального врага, затаившегося и выжидающего удобный момент. Что до меня, стесняли лишь проклятые веревки, а так бы шел своею дорогою на север, не более того. Людоед неожиданно зарычал и, схватив увесистую дубину, бросился в чащу. Более ни звука, словно он погрузился в воду, и круги разошлись по ровной глади. Мне ничего не оставалось, как червем доползти к костру и побыстрей освободиться, что я, не медля, сделал, но вот на ноги подняться не удалось. Я то и дело падал, все же опасаясь, что эти жуткие существа вернутся и продолжат свою трапезу. Кровь в конечностях понемногу начинала циркулировать и я, ковыляя на нетвердых ногах, пошел своею дорогой, даже не помышляя узнать, что же случилось с семейством хмурых людоедов. Некоторые тайны лучше оставлять на своем месте в положенном им углу.

Солнце, перевалив полуденную точку, начало медленный спуск к закату, дорога, изгибаясь среди холмов, прерывалась у полноводной реки, искрящейся в лучах заходящего солнца. Я порядком подустал, но все, же из последних сил пошатываясь, плелся к реке, не обращая внимания на ноющие ноги и отяжелевшую голову. Лес ожил, наполнился, привычными живыми звуками и мне подумалось, что людоеды сами были причиной той мертвой тишины, что сгубила их, в этом я уже не сомневался, не особо стараясь докопаться до сути от чего и почему. Поедая людей, они сами стали жертвами на этом и закончилась история, их кровавого жития-бытия.

Заботило теперь другое сродни людоедскому. Утолить жажду и голод, дать отдых телу бренному, погрузившись в сладкий сон живого человека, а после история моего пути будет иметь свое продолжение.

"Старые лодки, осилишь, бери любую" гласила надпись у ветхой пристани. Люди, конечно же, отсутствовали, да и кому в голову придет мысль оберегать обесцененное временем старье? Но на все ничейное найдется свой сторож. Я снова осмотрелся по сторонам, в который раз прочитал надпись, опять же не найдя следов человеческого присутствия или кого-либо еще. В итоге решился воспользоваться одной из более пригодных для моего предприятия лодок и тут же отказался от этой затеи. На то были свои веские причины, о которых следовало бы упомянуть. Во-первых, вся эта ветхая флотилия принадлежала некоему царю Химере. Далее следовал великий перечень того, на что незримо простиралась, длань сей царственной особы, а также были указаны даты, когда правитель практически всего, говорю это без усмешки, пересекал эти воды с одного берега на другой и, следовательно, обратно. Об исторической ценности данных переправ я умолчу по незнанию, так как не ведаю, чем все обернулось для обоих берегов реки, но если царь был, значит, что-то происходило и неспроста. Во-вторых, в лодках отсутствовали весла, это совсем просто, и в третьих каждая из посудин была на цепи, что указывало на один лишь факт. Красть люди не перестанут, покуда не разучатся поддаваться сему соблазну, легкой наживы. Последним, что более всего заботило меня, являлось слово (осилишь) на что оно двояко указывало? Проявить изворотливость ума? Набраться глупости и возомнить себя царем? Или думать над всей этой нелепицей и помереть с голода - произнес я вслух.

Здешняя рыба упрямо не желала становиться вечерней трапезой уставшего и теряющего терпение путника, и чем дольше не добрым взором я всматривался в текущую воду, тем более она становилась не той водой, каковой была до этого. Река имела звук свой особый, но не привычный успокаивающий плеск. Этот звук более походил на глухой далекий хруст песчинок, словно нечто имеющее немалый вес, но гладкое, скользило по руслу, и я не видел лесную живность, по вечеру идущую к водопою. Это живое, подобная догадка пошатнула мои предыдущие намерения. Дальнейшее сразило просто на повал.

Будучи в здравом уме и трезвом рассудке, я действительно осознал, что подобное убеждение очень спорно, более того опровержимо. Проплывали мимо деревни, был слышен лай собак, окрики пастухов, топот скотины неспешно идущей в хлева, это исчезало сменяемое шумом и безмолвием малых, больших городов, в перезвонах храмовых колоколов, гулом людских голосов. Я видел огни на сторожевых башнях, слышал, как заступает в караул стража. Теперь возникли горы в сумеречной дымке искрящиеся снежными шапками в лучах закатного солнца, там, в небе загорались настоящие звезды, плыли чернеющие тучи. Кружила в некой глубине тень сонной рыбы с золотой чешуей и бездонным глазом. Лучше закрыть глаза и оказаться в темноте, а что дальше? Ночь после день, а если сейчас что-то предпринять, и оказаться где? С чем?