Химеры
Шрифт:
Киаран, спотыкаясь, взлетел на склон.
— Отец!
Тот выкатился ему под ноги из посеребренной травы — чуть выше зарылась в песок седая, в черных оспинах, голова дракона. Луношип обломился почти у самого бронзового кольца. Из глазниц и пасти у дракона текло. Черные кляксы испятнали песок — трава и ветки, попавшие в них, сделались золой.
— Готов, — прошипел отец. — Свисти, сын, зови коней.
Вставать он не спешил, и Киаран с испугом увидел, что отец держится за голень над отворотом сапога.
Он сунул пальцы в рот и засвистел, а потом
— Что с ногой?
— Ерунда. Смотри, какая тварюка! Смотри хорошо — тебе повествовать о нашей битве, и только посмей сказать, что дракон был недостаточно велик и силен!
— Я смотрю и вижу, — ответил Киаран, поднимаясь. — Эта тварь под силу девятерым, но не одному.
Отец довольно расхохотался. От дыхания его поднимался пар.
— Да! Истинно так! Достань Луношип. Далеко ли до зимы?
Киаран нахмурился, прислушиваясь.
— Она почти здесь.
Земля не отдавалась топотом копыт и берег был неподвижен. Ручей заволокло ледяным туманом. Воздух пах пустотой. Киаран снова засвистел.
— Кони не идут, отец.
Тот зло глянул на сына и засвистал сам — ему это удавалось хуже, чем Киарану, и звук заглох в тумане.
— Не могли они сбежать, — отец тряхнул оледеневшей гривой. — Твой мог, а мой Рокот не трус.
— Наверное их спугнула какая-нибудь тварь.
Или сожрала.
А ты, Инсатьявль, отец мой, щедро раздарил свое золото родичам на удачную охоту, разметал его по берегу, и ни крохи не оставил на возвращение.
Отец глядел Киарану в лицо, и Киаран видел, как седеют от инея его брови и волосы.
— Ты можешь идти?
— Даже если бы мог, от зимы на двух ногах не убежишь. — Отец нахмурился и посмотрел в ту сторону, откуда летели белые мухи и дышала смерть. — Парень, похоже, тебе пора. Что ты делаешь?
Киаран выпрямился, сложив руки у груди. То, что у него имелось, не шло в сравнение с тем, что имел отец еще сегодня утром, и что он так расточительно потратил.
Инсатьявль счастливый. Дай ему уголек — он раздует пламя.
Только дай ему уголек.
Киаран протянул руки — возьми!
— И не подумаю, — фыркнул отец. — Тебе еще бегом бежать отсюда, олененок. Расскажи всем. Луношип не забудь.
— Бери! Я знаю, что делаю. — Киаран с силой прижал ладонь к отцовой груди, к яремной впадине, и с удовлетворением ощутил, как, вопреки словам, отец принял глоток его удачи.
С некоторым усилием, упершись ногой в драконий надбровный щиток, Киаран выдернул меч, а потом Луношип, липкий от леденеющей крови. Кожа на перчатках сразу же покоробилась.
— Обопрись на меня.
Впервые в жизни отец оперся о него, о младшего, позволил вести себя, хоть и прошел всего несколько шагов вниз по склону, сквозь начинающуюся пургу.
— Беги, Киаран, — твердил он. — Тебе пора.
Киаран посадил отца на землю между вытянутых драконьих лап. Воткнул меч между пластинами брони и навалился всем телом. Туша немного защищала от ветра и снега, но холод уже перехватывал дыхание, и ноздри слипались.
— Что ты делаешь, дай я, — Инсатьявль оттолкнул
Оттуда повалил пар, плеснуло черным, грузно поползли петлистые внутренности, их сразу же осыпало инеем.
— Это безумие, Киаран. Зима превратит любую плоть в труху.
— Вот именно. Его, — он ткнул в дракона, — превратит. А тебя — нет. А я найду тебя и разбужу. Клянусь, отец.
— Безумие, — повторил Инсатьявль. — Но альмы тебе это зачтут, мальчик.
Он коротко обнял сына. Киаран нагнулся, поддел плечом край и раздвинул щель в драконьем брюхе. Отец, расталкивая индевеющие внутренности, вполз боком в открывшуюся пещеру.
— Проклятая тварь все-таки заполучила меня в брюхо, — пробормотал он на прощание. — Но это ей не в радость. Беги, сын, не жди.
Ждать уже было нельзя — и тело и чутье кричали об этом, заглушая голос разума. Но тем легче фюльгья возьмет власть.
— Я разбужу тебя, отец, — повторил Киаран, отступил на шаг, и щель сомкнулась. Язык его не слушался. Негнущимися руками он засунул обломок Луношипа за пояс и повернулся спиной к зиме.
Серый олень, огромными прыжками догоняющий инсанью, не думал уже ни о чем — он хотел выжить, и делал для этого все возможное.
Ньет пристроился за рулем моторки и молча разглядывал сцапавшего его полуночного. Фоларийскую девку пришлось взять с собой, сторож, хоть и получил свою мзду, категорически отказался от дальнейшего сотрудничества. Теперь она жалась на корме, одетая в синее кримпленовое платье, из прочной ткани которого тут и там торчали белесые шипы. Волосы ей Ньет кое-как заплел в косу, на плечи накинул брезентовую куртку — вот сколько имущества у него накопилось. Из под подола платья торчал чешуйчатый хвост. Полуночного девка дичилась и смотрела на него с подозрением, норовила отползти подальше. Ньет же занимался ставшей уже привычной возней с лодкой, паковал какие-то мелочи, только бы не разговаривать с этой тварью.
Вышли в море рано утром, было очень свежо. У Ньета начали подмерзать босые ноги, хотя он к холоду был равнодушен. Девка притихла и лирично таращилась на серое небо, в котором было пусто — полуночных разогнали уже часам к трем. Хотя в море наверняка что-то плавает. Но, куда деваться… ууу, чертов притвора, подкрался со спины! Тащись теперь из-за него неизвестно куда и там погибни.
Чертов притвора сидел рядом, положив руку на борт, с любопытством разглядывал необъятные просторы Полуночного моря. Профиль у него был четкий, соразмерный — хоть на монету. Глянцевые серые пряди выбивались из-под синей зюйдвестки, темно-синяя же штормовка — купил в местном магазинчике прямо в порту — застегнута на все пуговицы, воротник поднят. Ньет шмыгнул носом и нахохлился, поджимая пальцы ног. Ему чертовски не хотелось никуда нырять. Моторка тарахтела. Брызгало соленой водой, миновавшей лобовое стекло. Воняло бензином.