Химия любви. Научный взгляд на любовь, секс и влечение
Шрифт:
Как вы помните, у человека в клетках тела все хромосомы парные, то есть каждая хромосома продублирована своей копией (на всякий случай). Как показал тест на формирование привязанности к партнеру, если в одной из парных хромосом имеется определенный вариант RS3 (он содержится в версии гена с номером 334), то такой мужчина обладает меньшей способностью к образованию привязанности, чем мужчина, не имеющий этого варианта. Если у мужчины названный вариант RS3 присутствует в обоих парных хромосомах, то способность к образованию привязанности у него совсем слабая. Иными словами, таким мужчинам трудно вступать в отношения и поддерживать их. Ученые обследовали их женщин-партнеров, используя тест на прочность союза, по которому оцениваются чувство удовлетворенности отношениями и степень привязанности. По этим результатам показатели мужчин
Всего 15 процентов мужчин, у которых не было версии гена с номером 334, сообщали о больших проблемах в семейных отношениях или о разводе, случившемся в течение прошедшего года. А вот среди мужчин, имевших две копии гена с номером 334, целых 34 процента заявили, что в прошлом году пережили семейный кризис и (или) угрозу развода. Среди мужчин, не обладавших копиями гена с номером 334, только 17 процентов были неженаты, а среди мужчин с двумя копиями неженатых оказалось 32 процента. На тот момент все обследованные мужчины жили с женщиной. У большинства пар были общие биологические дети, но мужчины, имевшие версию с номером 334, гораздо чаще не оформляли свои отношения официально. Холостяки, жившие в одиночестве, в исследовании не участвовали, но можно предположить, что среди них обладателей двух копий версии гена с номером 334 еще больше.
Версия гена, обусловливающая описанные черты личности, – одна из самых распространенных в человеческой популяции. Хотя невозможно охарактеризовать личность мужчины, основываясь всего на одном гене, исследования указывают на то, что разные варианты названного гена играют важную роль в том, как мозг реагирует на социальные сигналы, то есть они влияют на поведение. В зависимости от того, какой из вариантов гена имеется у мужчины, в его мозге содержится то или иное количество рецепторов вазопрессина, а их работа влияет на активность миндалевидного тела.
На поведение также влияют условия среды и социальный опыт. В исследованиях материнской заботливости у крыс, проведенных Франсез Чампейн, вылизывание и уход за детенышами, связанные с работой окситоцина в мозге крысы-матери, не влияли на детенышей-самцов так, как они влияли на детенышей-самок. Однако у самцов в миндалевидном теле были отмечены эпигенетические изменения работы гена вазопрессиновых рецепторов. Самцы, рожденные от матерей с высоким уровнем заботливости, были более чувствительны к вазопрессину. Эллиот Альберс из университета штата Джорджия показал, что у хомяков, изолированных от контактов с себе подобными, чувствительность к вазопрессину иная, чем у хомяков, живущих в группе. Одиночки были более агрессивны. Хомяки, привыкшие вступать в драки, сильнее откликались на инъекции вазопрессина, чем все остальные. Кроме того, если мозг животного начинает подвергаться влиянию гормона на ранних этапах развития (когда идет процесс его организации), то в дальнейшем его реакция на вазопрессин тоже будет иной, чем обычно.
У мужчин наблюдается похожая картина. Наш мозг организован так, что откликается на вазопрессин активнее, чем мозг женщин. Благодаря этому свойству мы лучше реагируем на сексуальные сигналы, посредством которых устанавливаются любовные связи, и мы более восприимчивы к опасности нарушения этих связей. История Малкахи показывает, насколько сильным может быть влияние таких нейронных цепей на поведение: мы даже способны совершать поступки, которые наносят ущерб нашим интересам.
Наши гены, события, происходящие с нами, пока мы находимся в утробе матери, воспитание и забота родителей – всё имеет такое огромное значение для любви между женщиной и мужчиной, что предложенная вам концепция формирования привязанности выглядит очень ненадежной, не говоря уже о связи между водным обменом в организме и моногамией. Хотя Ларри уверен в том, что с точки зрения мозга мужчина для женщины – ребенок, а женщина для мужчины – территория, это, пожалуй, не самое красивое описание для такого явления, как человеческая любовь. Многие скажут, что такое описание – это вообще устаревший стереотип. Но они ошибаются. Мы можем говорить что угодно, но последнее слово всегда за природой. Впрочем, из описанной нами концепции привязанности следует ряд «неудобных» вопросов: почему люди перестают любить друг друга? Если привязанность настолько сильна, почему множество людей, утверждающих, что они моногамны, оказываются в постели с кем-то
Глава 7
Любовь – наркотик?
Привязанность двух людей бывает сильной и захватывающей, однако химическая природа того клея, который удерживает их вместе дольше первых нескольких дней горячей страсти, совсем не та, о которой говорится в викторианских романах или в рекламе таблеток от эректильной дисфункции. Чтобы узнать об истинной природе длительной моногамии, мы отправляемся к Фреду Мюррею. Сейчас ему пятьдесят девять, у него усы, круглый живот, росту он невысокого, однако исходящая от него энергетика наполняет его достоинством.
Мюррей многое может рассказать о любви, поскольку был наркоманом. Он сидел на метамфетаминах и крэке. Наркомания – темный период его жизни, длившийся не одно десятилетие. Казалось бы, что тут может быть общего со светлой радостью любви? Но когда Брайан спрашивает: «Вы были влюблены в наркотики?» – Мюррей широко улыбается и поднимает взгляд в потолок, как будто услышал невероятно глупый вопрос. Он смеется. «Конечно, я любил наркотики! Лю-у-у-би-и-ил», – говорит он, растягивая последнее слово. Напевность глагола «любил» не слишком его устраивает, поскольку не способна передать всю силу страсти. Он откидывается на спинку стула и глядит в потолок в поисках превосходных степеней, однако не находит для любви эпитета сильнее, чем «любовь».
«То есть Я ЛЮБИЛ их. Любил больше самого себя. Я любил наркотики. Любил их. Любил покупать, владеть ими, использовать. Любил. Больше, чем жену. Больше, чем дочь».
Слова Фреда Мюррея о любви к наркотикам – не метафора. Он говорит это именно так, как вы говорили бы кому-нибудь, что влюблены в свою супругу. И он прав в том, как описывает свои чувства, потому что любовь, которую он испытывал к наркотикам, и любовь, которую люди чувствуют к своим долговременным партнерам, – одно и то же. Любовь – это зависимость. Некоторые даже предполагают, что любовь – это навязчивая потребность. Мы не будем заходить так далеко отчасти потому, что любовь может быть уместной и здоровой эволюционной адаптацией, но она завладевает нами с помощью тех же механизмов мозга, что и наркотики. Единственная разница – в силе воздействия: пристрастие к наркотикам может быть гораздо сильнее человеческой привязанности.
Мы не раз говорили, что мозговые процессы, запускающиеся при получении сексуального удовольствия, формирования фетишей и выборе партнера, частично связаны с нейронными цепями, которые делают таким приятным употребление наркотиков. То и другое затрагивает множество общих структур. И там, и тут действуют одни и те же нейрохимические вещества, а в мозге в результате возникают одинаковые изменения. Подобие можно проследить вплоть до отдельных клеток, например, когда крысе дают метамфетамин, наркотик стимулирует некоторые из тех же нейронов, что и секс. На этом параллели не заканчиваются. Люди, регулярно принимающие наркотики и попадающие в зависимость, вскоре обнаруживают, что наркотик нравится им все меньше. Но и любовь со временем меняется. Когда острая потребность удовлетворена, мы начинаем получать всё меньше и меньше удовольствия. Однако наши отношения сохраняются: изначальная страсть перерастает в крепкую социальную моногамию, поскольку мы становимся зависимы друг от друга.
Идея любви как зависимости родилась в 1960-е, после чего ее подвергли исследованиям фрейдистские психоаналитики, которые используют термин «любовная зависимость» для описания постоянной влюбчивости – способа регулярно переживать восторг и удовольствие первых романтических дней новой любви. Однако содержание, которое вкладываем в этот термин мы, гораздо старше. Еще Платон сравнивал любовь с «деспотическим желанием выпить».
Система поощрения, описанная в третьей главе, и есть центр наркотической и любовной зависимости. В эволюции она развивалась так, чтобы мы делали всё ради выживания и размножения. Сила, движущая нашими поступками, – дофамин. Без него мы ничего не добились бы. Мыши-мутанты, у которых он не вырабатывается, – это обломовы животного мира. Заставить их сдвинуться с места может только боль или сильный стресс. Люди с болезнью Паркинсона, вызывающей истощение запасов дофамина, ведут практически неподвижный образ жизни. Если бы не дофамин, у наших древних предков не было бы стимула проходить мили в поисках добычи или заниматься сексом ради размножения.