Хинд
Шрифт:
– Баш устю!
Потекли минуты, воспринимаемые Шахином, как вечность. Кругом него оживлённым шёпотом переговаривались, обсуждали, как лучше, правильнее, надёжнее. Он сам говорил наравне со всеми, но мысли его были о другом. Сосредоточиться на этом другом из-за разговора, не получалось, но отдельные обрывки действовали на нервы, из которых особенно чётко вырисовывались три вещи. Первая – раз Шила намётанным глазом определил машины у подъезда сестры, как появившиеся там неспроста, то может случиться что-то ужасное. Он слишком много видел в жизни смерти, чтобы остановить воображение. Представляемый им труп Азиза казался отвратным, труп сестры ввергал в шок. К этому примешивался
От Фары ещё не было сообщения. Все притихли. Шахин привалился к стеклу, и полез через телефон в интернет. Купленный на замену утонувшему айфону самсунг. Написал вконтакте на стене “Смотрю в глаза смерти без страха, боюсь одного лишь АллахIа” , это же в моём мире, но этого ему показалось мало, и он стал вспоминать, в каких ещё социальных сетях зарегистрирован. Пароли везде у него были одинаковыми – зашёл в одноклассники, поставил статус и с разочарованием заметил, что новое у него – только одно сообщение. Потом вспомнил, что на этот сайт – Ляма называла его деревенским - он не заходил почти год. Вспомнил и обстоятельства при которых забросил свой аккаунт. Прочёл сообщение, но не успел осмыслить его, как пришла смс от Фары и Шила, не сообщив её содержимое, велел выходить всем скопом.
– -У двери стоят два козла. Они на твоей и Фарруха совести, - кивок на него, на Шахина, половина первого пролёта пройдена - скрутить, наподдать, запихнуть в багажник их же лоховоза. Ключи не дадут если, взломаете?
Шахин кивнул.
– После к нам возвращайтесь. Твои ключи от квартиры Фузы у меня. ИншаЛлахI, к тому моменту нормально будет всё.
– Почему я не пойду? – страх ушёл, появилась досада.
– Потому, что весь трясёшься, как на электрическом стуле. Без тебя разберёмся.- первый пролёт, второй этаж. – Давай, вон, Фаррухджан спускается.
Странно, два молодых парня, охранявших вход в квартиру Фузы, особо не сопротивлялись, наоборот – под дулом пистолета и угрозой зуботычин сами спустились по лестнице, сами дали ключ от подержанной Дачи и лишь один из них, прежде, чем быть запертым в багажнике, ухитрился прокусить Фаре руку.
Фара засунул пострадавшее место в рот, сглатывая кровь, не менее, чем Шахин, разочарованный простотой дела.
– А ещё чеченцы.
– Чеченцы разные. Может, там, у Шилы ураган. – Они поспешили наверх, но тишина, царившая на лестничной клетке, практически исключала возможность урагана.
Дверь была открыта.
Они вошли в знакомую Шахину грязную, провонявшую запахами находившейся вплотную рядом кухни, прихожую и застыли.
Из комнаты, находящейся налево, доносились женские стоны и мерная речь Шилы:
– После хоть убейте. Нам она не сдалась, сама долго куралесилась с моим другом без моего ведома.
– Значит, - сказал кто-то другой гипнотизирующим голосом, - ты не знал,
– Мужчина мужчине не надсмоторщик. А поведение вашей дочери – на совести её братьев и родителей. Если вы считаете, что за добровольные отношения с представителем другого народа, её следует убить – пожалуйста, убивайте. Ваши законы – ваши законы. Но не надо спасать её жизнь, убивая нас и делая из неё жертву. От оправданий шалава не станет порядочней. А за покрытие невинными людьми греха, саваб преуменьшится, ибо, как сказал наш Пророк в хьадисъе..
– Какого ты народа? – перебил тот же голос, - ты чеченец?
– Я человек без нации, говорящий по-русски с нерусским акцентом. Нохчи а вац со, лай а вац.
– Ты хитро говоришь. Муьлхан тейпан ву?
– Воккха стаг, - Шахину послышалась в Шилиных интонациях что-то кошачье, - как я уже сказал, тхо лайш дац, шун лайш дац, у каждого своя гордость и подлость. Если ваша доблесть – добиться бездоказательности плохого поведения одной блудницы, то наша доблесть – добиться мира между двумя группами людей. Поэтому мы сами пришли сюда, неся мир, а не войну. Посмотри на мои руки без оружия. Но si vis pacem, para bellum, я не хочу настаивать, что наша доблесть – более благородна, но как ты видишь сам, мы готовы умереть за неё. А АллахI знает лучше.
– Где эта девушка?
– Она у нас. Повторяю тебе – мы не хотим прятать её от вашего правосудия, но приведём её к тебе, когда освободишь этих двух невинных людей.
Женские стоны стали громче.
– Мы знаем, где она. Она в машине, на которой вы приехали. Если мы убьём всех вас, мы освободим её без ваших условий.
– Пожалуйста. Пробуйте. Но когда отец этой девушки устроит в вашей станице контр-террористическую операцию – с наших трупов его адрес спросить будет нельзя. И не забывай про полицию – всех нельзя купить, хоть я и не выражаю сомнения в том, что у вас хватит денег, - по голосу было похоже, что Шила в этот момент улыбнулся.
Совсем близко от затаившихся Шахина и Фарруха раздалось перешёптывание:
– Она чья-то дочь? Изан цIе Муртазина. Муртазин мил ву? Как? Кто?
Шахин про себя возблагодарил АллахIа. Сколько раз он смеялся над сестрой, что та сменила красивую фамилию Давудбекова, выйдя замуж.
– А где тот? Этот человек, который.. , - спросил гипнотизирующий голос несколько иным тоном.
– Мы не выдаём своих. Наши люди – наши законы. По нашим законам он не сделал ничего плохого. Он даже не спал с ней. Ты волен подозревать любого.
Наступила тишина. Затем послышался лязг, шуршание, и из комнаты, шатаясь, вышла Фуза. В первое мгновение Шахин не узнал сестру – растрёпанные волосы с запекшейся кровью на них, руки со следами наручников – и чужие, дикие, заплаканные глаза. За Фузой показался Ганжа, ведущий под руку Азиза.
– Хорошо, что не вошли, - сказал он, - чутьё у тебя, Шах. Сведите их вниз до конечной утрясовки, Фара останься присматривать, а ты – принеси Тамару. Она спит.
– Квартр съём? – спросил Шила шёпотом.
Шахин кивнул.
– Хорошо. Значит, легко будет переехать, дальше, спокойней.
– У меня чуткий слух. Если вам не нужна эта квартира больше – покиньте её. Своё вы получили. – Теперь Шахин мог видеть обладателя гиптозирующего голоса. – Единственный из ещё присутствующих в комнате 4-ёх людей – вот Шила пророк, лишь на один ошибся с количеством, он обладал серьёзным видом и явно даже один на толпу представлял опасность. Лишь уставшие глаза отжившего больше половины отпущенного ему человека говорили, что и у него имеются свои слабые места.