Хирург
Шрифт:
Мишкин остановился:
— Да вы не волнуйтесь. Там все в порядке. Язву уже зашили. Сейчас операцию кончают. Так что все в порядке.
— А я и не волнуюсь. Я знаю… — И смех его перешел в слезы. — А жить-то будет, товарищ доктор? Он у меня один. Я ведь другой раз из окошка, вон я живу где, напротив, смотрю из окошка — вы баллоны переставляете. Ну, думаю, сам на месте, все в порядке в больнице, значит. И за кислород не беспокоюсь. Значит, будет жить? Будет?.. — И он опять заплакал.
— Да. Все в порядке. Уже зашивают.
— А то у него ведь никого. Худой. Матка умерла наша. А жены еще нет.
— Все в порядке. Это язва. Жить будет, а живность
— Ну спасибо, товарищ доктор, а то за тридцатку кто ж будет трезвым баллоны переставлять.
И он, наверно успокоенный, пошел куда-то, может домой.
А Мишкин пошел в больницу, к семье, а потом, наверное, тоже домой.
Дома он играл с Рэдом, отвечал на Сашины вопросы. Часто не отвечал. Вопросов было много.
— Пап, а у Швейцера был кислород? Кто его подключал?
— А почему не было?
— А собака у него была?
— А что лучше — терапевт или хирург?
— А что важнее — сердце или легкие?
— А по русскому языку у тебя какая отметка была?
— А кто кроме Швейцера в Африке лечил?
— А сколько в Европе не хватает врачей?
—А что такое болезнь? А что такое здоровье? А собаки боль чувствуют? А можно оперировать без наркоза? А в театр со мной пойдешь ты или мама?
В театр пошел с ним Евгений Львович. Смотрели «Недоросль».
— Пап, а Фонвизин немец?
— Почему ты решил?
— А почему он Фон?
— А Фонтанов тоже должен быть немец? Я не знаю, кто предки у Фонвизина, но кровь его значения не имеет. Он писал на русском языке, думал о российских бедах и проблемах, — значит, русский.
— Пап, а если на такси ехать — географию тоже знать не надо?
— Пап, а мы придем домой, тебе из больницы будут звонить?
— Не знаю, Сашок. А ты не хочешь?
— Я не хочу, чтобы ты уезжал, а чтоб позвонили — хочу. Ведь ты им нужен.
Но в тот вечер из больницы не звонили, а когда Саша уснул, Мишкин позвонил туда сам.
Ему сказали, что в отделении все нормально, что он может продолжать спокойно отдыхать и что через десять часов они ждут его на работе.
— Галь, а ты мне карман в брюках зашьешь?
— Галя, а ты когда теперь дежуришь?
— А ты о Швейцере прочла книгу?
— Галь, а ты завтра когда приедешь?
— Галь, а кто из нас на родительское собрание пойдет?
— Ты мне, Женя, задаешь тысячу вопросов. Ну прямо как Сашка. А вот взял бы лучше паспорт завтра и пошел бы в милицию. Ведь два года уже, как ты его просрочил.
— Вот не можешь ты без задания. У меня сегодня день отдыха — и вдруг паспорт. Да зачем он мне нужен?
— А вдруг перевод придет — не дадут.
— А я профбилет принесу. В энциклопедии сказано, что для идентификации личности профбилет достаточен, годится.
— Карман зашить?
— Вестимо.
— А говоришь, день отдыха.
— Ну не зашивай. Какая разница. Спать охота.
ЗАПИСЬ ОДИННАДЦАТАЯ
МИШКИН:
Мелкий дождь идет мелкой сеточкой. Крупный снег стоит, как решетка. Частый и мокрый снег падал вокруг меня. Я шел все время сквозь решетку. В глазах зима, а под ногами осень. И все равно жарко. Я шел, как Куц бегал, — то быстро, то медленно. А из больницы почти выбежал. Как всегда, я про себя целую жизнь проигрывал.
В конце концов, мне уже пятый десяток скоро. Хватит. Наоперировался. Чего я достиг? Не так уж хорошо я оперирую. Ну, операции разные, ну, может быть, редкие иногда. Но я не стал виртуозом.
Это странное, полубеспредметное думание повлекло меня совсем не по тому внутреннему пути. Я шел все быстрее и быстрее. Я думал все быстрее. Мысли мои начали скакать с одной проблемы на другую. То я думал о Швейцере. То об Оппенгеймере. То уже совсем начинал абстрактно думать о смысле жизни. Зачем мы есть? Для чего существуем? А в этой связи о Бернарде Шоу, который, как я вспомнил, где-то писал, что люди с отсутствующим метафизическим началом в мышлении должны смысл жизни видеть только в одном — способствовать продлению жизни на земле. И придет время — род людской узнает, для какой цели столько веков и тысячелетий росли, ширились и множились цивилизации, сохранялся человек. Мы, врачи, при любом складе ума или души все делаем для того, чтобы человечество узнало в конце концов, для чего оно существовало, для чего мы жили. Конечно, это наш долг — все делать для продления рода человеческого. Мы, даже когда консерваторы, и есть реальные носители прогресса.
Тут я обратил внимание на то, что стал уж совсем мокрым. Снаружи от снега и грязи, а внутри мне по-прежнему было жарко.
Я остановился у телефонной будки.
— Филипп?
— Да.
— Привет, Филл. Что делаешь?
— Сижу. Работаю мало-мало.
— Может, выйдешь? Посидим немного.
— Дома нет никого. Заходи. Посидим.
Пошел к автобусу. Ко мне подошел парень, так около тридцати лет. Немножко пьян.
— Слушай, ты как едешь? Куда?
— Не понял. Еду на автобусе, до метро.
— Вот и хорошо. Можно, я с тобой поеду?
— Пожалуйста. Никто не мешает.
— Ты понимаешь, я зарплату получил. Вот видишь. — Он похлопал по боковому карману. — Сто пятьдесят в эту получку. Вот. Мы выпили две бутылки на пятерых. Я пошел. А за мной, смотрю, идут двое парней. Они видели, как я расплачивался. И все деньги видели. Они меня прищучат и отнимут. А мне бы только до метро добраться. А там все. Там я их уже не боюсь. Понял?
— Чего уж тут не понять.
— Вот я и говорю, вроде ты парень здоровый. Вдвоем-то мы управимся. Да к тебе и не подойдут. — Он задрал голову и стал смотреть мне куда-то в лоб. Он, конечно, был меньше меня намного. Но уж так задирать голову не было никакой необходимости. Это для комплимента, так сказать.