Хирург
Шрифт:
Ее прикосновение удивило его, он вздрогнул от живого контакта. Молча они смотрели друг на друга, и он думал: «Ни поцелуи, ни объятия не могут сделать людей ближе, чем мы есть сейчас. Самое глубокое чувство, которое могут разделить друг с другом люди, не любовь и не страсть, а боль».
Зуммер телефона внутренней связи разрушил очарование момента. Кэтрин моргнула, как будто вдруг вспомнив, где находится. Она вернулась к столу и нажала на кнопку телефона.
— Да.
— Доктор Корделл, только что позвонили из бокса. Вам
По выражению лица Кэтрин Мур догадался, что им обоим пришла в голову одна и та же мысль: «Что-то случилось с Ниной Пейтон».
— Речь идет о койке номер двенадцать? — спросила Кэтрин.
— Да. Пациентка только что очнулась.
Глава 11
Глаза Нины Пейтон были широко раскрыты, а взгляд был безумным. Ее запястья и щиколотки крепились медицинскими ремнями к поручням кровати, и вены на руках вздулись тугими шнурами, когда она попыталась высвободиться.
— Она пришла в сознание минут пять назад, — сказала Стефания, медсестра бокса. — Сначала я заметила, что у нее участился пульс, а потом она открыла глаза. Я успокаивала ее, но она все пытается вырваться.
Кэтрин взглянула на кардиомонитор и обратила внимание на учащенное сердцебиение, но без аритмии. Дыхание Нины тоже было частым и периодически прерывалось хрипами, которые выталкивали мокроту в эндотрахеальную трубку.
— Это все из-за трубки, — сказала Кэтрин. — Она ее пугает.
— Может, дать ей валиума?
Мур, стоявший в дверях, сказал:
— Она нужна нам в сознании. Если дать ей снотворного, мы ничего от нее не добьемся.
— Она все равно не сможет с вами говорить. С эндотрахеальной трубкой во рту это проблематично. — Кэтрин повернулась к Стефании. — Что с газами крови? Мы можем ее экстубировать?
Стефания просмотрела записи с результатами анализов.
— Они на грани. Напряжение кислорода — шестьдесят пять, углекислого газа — тридцать два. И это при подаче сорока процентов кислорода.
Кэтрин нахмурилась: ни один из возможных вариантов ей не нравился. Она хотела, чтобы пациентка оставалась в сознании и смогла побеседовать с полицией, но в то же время у нее были серьезные опасения. Ощущение трубки в гортани могло вызвать панику у кого угодно, и Нина была настолько возбуждена, что на ее привязанных запястьях уже были ссадины. Но удалять трубку тоже было рискованно. После операции в ее легких скопилась жидкость, и, хотя она вдыхала сорок процентов кислорода — вдвое больше, чем в воздухе, — кислородное насыщение ее крови еще нельзя было назвать удовлетворительным. Поэтому Кэтрин и поставила трубку. Убрать ее сейчас означало бы подвергнуть опасности жизнь пациентки. С трубкой же пациентка продолжала бы сопротивляться и паниковать. При варианте с успокоительным они лишали Мура возможности получить нужную информацию.
Кэтрин взглянула на Стефанию.
— Я буду экстубировать.
— Вы
— Если будет ухудшение, тут же вернем на место.
«Легко сказать», — прочитала она во взгляде Стефании. После нескольких дней интубирования гортанные ткани набухали, что затрудняло реинтубацию. Единственным выходом в таких случаях оставалась экстренная трахеотомия.
Кэтрин встала в изголовье кровати и ласково обхватила руками лицо пациентки.
— Нина, я — доктор Корделл. Сейчас я уберу из гортани трубку. Ты ведь этого хочешь?
Пациентка кивнула. Это было одновременно и жестом отчаяния, и однозначным ответом.
— Мне нужно, чтобы ты лежала очень смирно, договорились? Чтобы мы не повредили голосовые связки. — Кэтрин подняла взгляд. — Маска готова?
Стефания подняла пластиковую кислородную маску. Кэтрин ободряюще сжала плечо Нины. Потом отодрала пластырь, который удерживал трубку, и выпустила воздух из баллончика.
— Сделай глубокий вдох и выдохни, — сказала Кэтрин.
Она увидела, как расширилась грудная клетка, и, когда Нина выдохнула, извлекла из гортани трубку.
Нина закашлялась и захрипела, из гортани хлынула слизь. Кэтрин гладила ее волосы, нежно бормоча что-то, пока Стефания фиксировала кислородную маску.
— У тебя все хорошо, — сказала Кэтрин.
Но кардиомонитор продолжал посылать частые сигналы. Испуганный взгляд Нины был по-прежнему сфокусирован на Кэтрин, как будто в ней был источник ее жизни и она боялась потерять его из виду. Глядя в глаза пациентки, Кэтрин с волнением ощущала тревожное сходство.
«Такой же была и я два года тому назад. Когда очнулась в больнице Саванны. Вырвавшись из одного кошмара, я оказалась в другом…»
Она посмотрела на ремни на запястьях и щиколотках Нины и вспомнила, как ужасно быть связанной. Точно так же ее привязывал когда-то Эндрю Капра.
— Снимите ремни, — сказала она.
— Но она может задеть трубки.
— Я сказала — снимите!
Стефания вспыхнула от столь резкого приказа. Не проронив ни слова, она отстегнула ремни. Она ничего не понимала; да и никто не мог понять, кроме Кэтрин, которая, даже по прошествии двух лет после Саванны, не могла носить блузки с тугими манжетами. Когда был снят последний ремень, она увидела, как дрогнули губы Нины, посылая ей молчаливое сообщение: «Спасибо вам».
Постепенно сигнал ЭКГ выровнялся. И на фоне этого устойчивого ритма две женщины смотрели друг на друга. Если Кэтрин узнавала себя в Нине, то Нина, казалось, узнавала себя в Кэтрин. Это было немое родство двух жертв.
«На самом деле нас гораздо больше».
— Вы можете войти, детективы, — пригласила медсестра.
Мур и Фрост зашли в палату и увидели Кэтрин, которая сидела на краю кровати и держала Нину за руку.
— Она попросила меня остаться, — пояснила Кэтрин.