Хитрая затея
Шрифт:
Сестра поручика Фильцева, Антонина Георгиевна Ташлина, та самая, про которую газеты когда-то писали, будто она застрелила из карабина моей системы забравшегося в дом вора, безвестно пропала. Я сразу же вспомнил пропажу Петра Бабурова, но картина, которую мне кое-как удалось воссоздать из ответов поручика, выглядела совсем по-другому…
Через седмицу после того, как мы со старшим губным приставом Шаболдиным последний раз обсуждали историю с гибелью в доме Ташлиных незадачливого вора, супруги Ташлины не в шутку поссорились, и Антонина Георгиевна, наговорив мужу обидных слов, уехала в имение. Прошёл месяц с небольшим,
— Погодите, Владимир Георгиевич, — я пребывал в крайнем недоумении, — вы хотите сказать, что месяц назад Ташлин заявил о пропаже жены и за это время ни сам он, ни губные не обратились к монахам с прошением о молитвенном розыскании?!
— Н-не знаю, — растерянно ответил Фильцев.
— Так узнайте! — кажется, я сказал это чуть резче, чем следовало, поэтому сбавил тон и продолжил: — Только не у Евгения Павловича узнайте, а у губных. Если он подавал на молитвенное розыскание, не поставив их в известность, они всё равно знать будут.
— Прошу простить, Алексей Филиппович, а монахи правда смогут найти Антонину? — без особой уверенности спросил поручик.
— Прежде всего, они установят, жива ваша сестра или нет, — понимаю, что большой надежды мои слова Фильцеву не давали, но лучше будет, если он узнает хорошую новость, будучи готовым к плохой, нежели наоборот. — Если нет, узнают, где тело.
— А если жива? — встрепенулся поручик.
— Не знаю, уж простите, Владимир Георгиевич. Такого опыта у меня не было, — признал я. — Но обратиться к монахам следует непременно.
— Благодарю, Алексей Филиппович, — поручик аж подтянулся. — Я обязательно так и сделаю.
Я вернулся к генералу, кратко обрисовал ему состояние его порученца и настоятельно посоветовал к губным для розыскных дел Фильцева отпускать, в остальном же загрузить его по службе, отнюдь не давая расслабляться.
— Боюсь, Генрих Арнольдович, если у Владимира Георгиевича будет избыток досуга, поручик начнёт искать утешения в бутылке или ещё какую глупость выкинет, — пояснил я.
— А вы, Алексей Филиппович, разве не поможете поручику в его беде? — хм, кажется, кто-то кого-то не так понял. Пришлось объяснять генералу, что в епархию губного сыска я до сих пор вторгался либо по поручению государя, либо, имея знакомства среди губных приставов, но именно в той губной управе, что занимается розыском Ташлиной, я не знаком ни с кем. Видя неудовольствие Генриха Арнольдовича, я слегка отработал назад и предложил ему устроить так, чтобы поручик делился со мной всеми новостями о ходе розыска и я мог давать ему полезные советы относительно взаимодействия с губными. Генерала такое вроде бы устроило, на том я и откланялся, понадеявшись, что отношения мои с Генрихом Арнольдовичем не испортятся.
И уже по дороге домой подумал: интересно, об этом ли говорило моё предвидение перед отъездом из Александрова в Москву? Если так,
Глава 9. Предложение, от которого нельзя отказаться
Уж как у Смолина получилось совместить торжественность в голосе с растерянностью на лице, Бог его знает. Но — получилось.
— Алексей Филиппович, к вам его высочество царевич Леонид Васильевич! — возгласил он.
— Просите немедля! — только и оставалось мне сказать, выбираясь из-за стола.
С царевичем Леонидом я познакомился, когда мы в прошлом году открывали в Москве оружейный магазин. Возникла тогда у меня мыслишка устроить торжественное разрезание красной ленточки, вот и привлёк к этому самого известного нашего пайщика. Потом на банкете у Деливиретта мы как-то разговорились, вызвав друг у друга обоюдный интерес, и после ещё несколько раз встречались, по тем же оружейным делам. Можно даже сказать, что с Леонидом Васильевичем мы подружились, насколько оно было возможно при наших нечастых встречах, царевич был гостем на нашей с Варенькой свадьбе, но вот так, без предварительной договорённости, посетил меня впервые.
— Счастлив приветствовать вас в своём доме, Леонид Васильевич!
— Здравствуйте, Алексей Филиппович!
— Так, — я повернулся к Смолину, слегка обалдевшему от того, что я не титуловал царевича высочеством, — посетителей, если будут, посадите ожидать в гостиной, о приходе Варвары Дмитриевны прежде доложите мне. Нам подать… — я сделал паузу, которую и заполнил царевич:
— Красного вина!
— …красного вина. Всё.
— Что пишешь? — кивнул царевич на разложенные на моём столе бумаги, едва мы заняли места за вторым, приставным, столом.
— Диссертацию, — с улыбкой признался я. — Хочу доктором наук стать.
— У тебя же и так хорошо всё, зачем тебе ещё и это? — удивился царевич.
— У меня хорошо, — согласился я. — А вот у науки без моего ценного в неё вклада — не очень. Решил вот восполнить.
Посмеялись, так, без особого задора. Вошёл Смолин, принёс бутылку и два бокала, поставил, разлил с чёткостью и аккуратностью, которую бы по достоинству оценили и у Деливиретта, поклонился и вышел. Всё молча, зато с таким достоинством и почтением, что даже царевич проникся.
— Это и есть тот самый Смолин? — спросил он, когда мой дворецкий нас покинул.
— О, даже ты слышал? — удивился я. Да, с царевичем мы были на ты, причём по его же инициативе, но только наедине. На публике в неофициальной обстановке я имел привилегию именовать его по имени-отчеству, без титула, а в официальной — сами понимаете.
— Слышал, — кивнул царевич, — но видеть не приходилось. Но хорош!
— Хорош, — согласился я. — Дорог, но хорош. Ладно, Бог с ним, со Смолиным. Давай-ка выпьем, да рассказывай, с чем пришёл.
— Ты же помнишь анекдот, как некая дворянка Ташлина застрелила вора из твоего карабина? — спросил царевич, когда мы отдали должное вину, что делали у моего тестя.
— Помню, — ответил я. — Только не она стреляла.
— А кто? — удивился царевич.
— Муж. Он на самом деле никуда не уезжал, прятался от карточных долгов, — кратенько изложил я ту самую дурацкую историю.
— Даже так? — на этот раз особого удивления я у царевича не заметил. — Может, и что Ташлина безвестно пропала, тоже знаешь?