Хитрая затея
Шрифт:
Утром следующего дня выяснилось, что о рукописях я накануне размышлял не зря. Крамницу как раз прислали обе описи Ярославского епархиального архива — до и после распродажи, и он, задав работы своим людям, уже имел перечень всех распроданных единиц хранения. Ясное дело, тут же Иван Адамович спихнул его мне. Так, и что тут?
А тут полное отсутствие у архивных служителей фантазии и желания помочь ближнему своему быстро найти нужную запись. «Историческое повествование года от Р.Х. 1474-го», «Хозяйственная запись года от Р.Х. 1562-го», «Купчая года от Р.Х. 1663-го» и далее в том же духе. Поискав
Чисто ради вежливости я поинтересовался, есть ли что новое с Эльзой Липпе и получил ожидаемый ответ, что никаких новостей тут нет. Липпе упорно продолжала твердить всё то же самое, что и на первом допросе. На всякий случай я изложил Крамницу свои соображения относительно вероятности заклятия девушки на верность, Иван Адамович выслушал меня с интересом, однако же допрашивать Липпе под заклятием пока что и сам не собирался, полагаясь на то, что подробности убийства Ташлиной и Данилевича мы узнаем, когда возьмёмся за самого Ташлина. Делиться с приставом размышлениями насчёт того, что Ташлину отравить могла как раз Липпе, я вообще не стал — раз уж я сам же посчитал, что доводы против такой версии перешивают доводы в её пользу, то тем более нечего смущать Ивана Адамовича, ему и без того сейчас нелегко. Однако уже вскоре мне стало не до этих размышлений.
…Помнится, говорил я как-то ещё майору Лахвостеву в Усть-Невском, что одиночка, каким бы ловким и изворотливым он ни был, против организованной силы государства никто и ничто. Вот и у нас вышло то же самое — из Риги пришёл ответ на запрос Крамница о розыске Юргена Артмана, он же Юрий Артамонов. Получив такое известие, я немедленно двинулся по поднадоевшему уже маршруту и вскорости лицезрел губного пристава, пребывавшего в состоянии некоторого недовольства.
— Что такое, Иван Адамович? — встревожился я.
— Да сами и прочтите, Алексей Филиппович, — проворчал Крамниц.
Я взял поданные приставом листы и начал читать. Да уж, проявить недовольство Крамниц имел полное право, я и сам не обрадовался. Нет, каких-то претензий к рижским губным у меня не возникло, люди добросовестно исполнили службу, и я бы не взялся утверждать, что в изложенных условиях у них был какой-то иной выбор. Тем не менее они, пусть и сделав всё правильно, оставили нас без весьма перспективного подозреваемого, расколов которого, мы бы узнали об убийстве Ташлиной и Данилевича очень и очень многое.
Свой хлеб Рижская губная стража ела не зря и разыскала Артмана довольно быстро, однако же первая попытка рижских губных взять его закончилась плачевно. Артман неожиданно для чинов губной стражи принялся отстреливаться из револьвера, убив на месте одного стражника и ранив двоих, один из коих уже к вечеру того дня умер. Скрыться после того Артману удалось, но ненадолго — обозлённые гибелью товарищей губные выследили его с похвальной быстротой. Как и в прошлый раз, Артман схватился за револьвер, но теперь губные были
Но Артман, конечно, тот ещё фрукт… Чуть что — сразу стрелять. Как он с таким подходом к жизни не был убит раньше, даже не возьмусь гадать. В прошлой жизни читал где-то, что в царские времена самые отмороженные преступники как раз из латышей были, видимо, оно и здесь примерно так — Артман же по матери именно латыш. Ладно, пёс с ними, с латышами, посмотрим, что тут дальше…
Подписавший бумагу старший исправник фон Треппе сообщал также, что вместе с ответом на запрос высылает все вещи Артмана, как бывшие при нём, так и изъятые по месту его проживания. Дочитав до этого места, я осмотрелся в кабинете Крамница и обнаружил вещи на писарском столе.
— Смотрели уже, Иван Адамович? — поинтересовался я.
— Смотрел, конечно, — недовольство на лице пристава сменилось если и не удовлетворением, то этакой весёлой хитростью. — Рукопись ярославская, похоже, нашлась, да вы и сами посмотрите.
Так вот почему её не нашли ни у Ташлина, ни у баронессы! Интересно, Артману эту ценность на хранение дали, подальше от Москвы, пока решат её продать, или опять вор у вора дубинку украл?
Рукописей, судя по количеству уже знакомых мне картонных укладок на манер тех, с коими я ходил к князю Белозёрскому, тут было немало, но моё внимание сразу привлёк кожаный тул. [2] С великой осторожностью я извлёк из него пергаментный свиток, ещё более аккуратно его развернул и…
…и едва не выругался. От полноты чувств исключительно. Ох, как я понимал героиню слышанного в прошлой жизни анекдота про учительницу, прыгнувшую с парашютом! [3]
[1] См. роман «Пропавшая кузина»
[2] Тул — кожаный тубус для хранения бумажных или пергаментных свитков
[3] Учительница русского языка, впервые в жизни прыгнувшая с парашютом, была потрясена, удивлена, крайне обескуражена, но вслух кричала совсем другое…
Глава 29. Открытия и признания
— Вы, Алексей Филиппович, хотя бы представляете, что вы мне принесли?! — закончив чтение, князь Белозёрский ещё какое-то время молчал, прежде чем спросить. Вопрос, конечно, образцом изысканной вежливости не назовёшь, но понять князя было можно — показывать волнение и растерянность, пусть даже и вызванные приятными новостями, у аристократов старой школы считается дурным тоном, вот его светлость и попытался скрыть охватившие его чувства таким образом. Не очень удачным, да, но так уж вышло.
— Как мне кажется, Владимир Михайлович, вполне представляю, — ответил я. — Уникальный памятник русской словесности, по достоинствам своим превышающий все известные тексты своего времени, да и многие последующие тоже.
— Превосходно, Алексей Филиппович! Лучше бы я и сам не сказал, — похвалил князь и, всё ещё пребывая в переизбытке чувств, нараспев продекламировал первые слова: — «Не лепо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславича?». Великолепно! Просто великолепно!