Хитрованы
Шрифт:
Каюта третьего класса, куда Вольдемару был куплен билет, была, как и все прочие, неимоверно тесна и неизбывно вонюча. Пахло прошлогодним луком, водочным перегаром и застарелыми портянками, которые какой-то деятель от сохи развесил на спинке своей кровати, а сам, гад, ретировался на палубу. Долгоруков, недолго думая, решил сделать то же самое (то бишь не развесить свои носки сушиться, а выйти на палубу), надеясь занять какую-нибудь скамейку, дабы на ней скоротать предлинный день. Как он будет проводить ночи в своей каюте, Вольдемар даже не представлял.
А на нижней палубе вовсю кипела
Люди, по большей части, пробавлялись калеными яйцами с хлебом. Кое-где разливали водочку в припасенные стаканы, закусывая ее свежими, хрустящими на зубах, огурцами; в нескольких углах, уже откушав нехитрой снеди и приняв на грудь, играли в подкидного дурака или в «горку» на мелкую медь.
Пассажиры второго класса, как бы подчеркивая, что они нечто иное, нежели прочая публика на палубе, устроились за столиками с небольшими самоварами и попивали чай с вареньем и бубликами. Впрочем, картишки имели место и здесь. Как же без них! Можно было подсесть к ним и составить банчок вон с тем толстым господином в сюртуке, который весьма удачно понтировал, потому что лукавил. Это Долгоруков приметил сразу. Жульничал толстяк весьма умело, однако Вольдемар обыграл бы его в два счета: шулер пользовался приемами, которые для Долгорукова были просты и примитивны. Но Вольдемар не стал напрашиваться на игру. Ему хотелось примоститься где-нибудь, где не слишком тесно, и обдумать, что он будет делать дальше. В Казани у него не было ни друзей, ни просто знакомцев, а вот восемь рубликов, что лежали у него в кармане, были суммой, на которую не разгуляешься и в провинции.
На носу парохода оставалось еще несколько свободных мест. Долгоруков пошел было, чтобы занять место на скамейке, последней в ряду, но какой-то нахальный чумазый тип в татарском бешмете опередил его. Кинув на скамейку узел, чумазый уселся рядом, облокотившись на спинку и широко раздвинув ноги. Взгляд его, обращенный на Вольдемара, искрился победой и наглой усмешкой. Долгоруков в сердцах плюнул, резко повернулся и пошел в конец парохода, где присел прямо на палубу, разогретую солнцем, и прислонился спиной к борту. Слава богу, здесь никого не было…
Его мысли были далеко отсюда, когда рядом с ним остановился парень из цеховых, в картузе с треснутым посередине лакированным козырьком. Вольдемар нехотя поднял на него взгляд и встретился со взором парня. Цеховой рассматривал Долгорукого в упор, нимало не смущаясь.
«Что надо?» – недовольный прерванным уединением, хотел было уже спросить Вольдемар, как парень тут же легонько провел согнутым указательным пальцем по переносице. Долгоруков быстро ответил подобным жестом. Парень, улыбнувшись и весело сдвинув картуз на затылок, огляделся и, очевидно, не заметив ничего, что помешало бы им немного поболтать
– По Москве до сих пор рассказывают, как вы продали винокуренный завод графа Салтыкова в Тульской губернии саксонскому подданному, сказавшись племянником нашего добрейшего губернатора Владимира Андреевича. – Долгоруков только хмыкнул. Ввязываться в беседу не было желания. – Еще рассказывают про два поместья в Малороссии, что послужили залогом для получения вами банковского кредита в восемьдесят пять тысяч рублей. Вы стали легендой, Вольдемар Аркадьевич…
– Всеволод, – поправил цехового Долгоруков.
– Что?
– Милейший, я уже давно Всеволод, именно так меня и назвали мои родители. Вольдемар же… умер. Почил, так сказать, в бозе.
Долгоруков сделал печальное лицо. Цеховой, подыгрывая ему, сдернул с головы картуз и шмыгнул носом. Долгоруков всхлипнул, быстро-быстро заморгал, и из глаз его скатились на щеку две крупные мужские слезы, оставляя после себя влажные дорожки.
– Потрясающе, – восхищенно произнес парень, проследя путь долгоруковых слез. – Как это у вас получается, Вольдемар Аркадьевич?
– Всеволод, – снова поправил Долгоруков парня.
– Ну да, конечно… Всеволод Аркадьевич.
– Простая тренировка, – усмехнулся Долгоруков.
– Я тоже пробовал.
– И что? – Долгоруков посмотрел на парня с интересом.
– Не получилось ни разу, – довольно печально произнес цеховой. – Может, секрет какой имеется?
– Имеется, – Всеволод как-то невесело заулыбался. – Ты, братец, терял кого-нибудь в жизни?
– В смысле?
– Ну, отец-мать живы?
– Нет.
– Ты плакал, когда они умерли?
– Нет, – не сразу ответил парень.
– Почему?
– Я их никогда не видел.
– Ясно, – произнес невесело Долгоруков. – Ну а бывало тебе жалко кого-нибудь до слез?
Парень задумался. Потом, посмурнев лицом, произнес:
– Бывало.
– Кого? – спросил Долгоруков.
– У нас в приюте собачонок один жил приблудный. Махонький такой. Почему-то больше всех ко мне привязался. Ну а я – к нему. Как увидит меня, хвостом машет и, представьте себе, улыбается. Я его подкармливал немного… Бывало, выхожу во двор, так он сидит, ждет. Меня ждет, не кого другого. А потом…
Парень замолчал.
– Что потом? – спросил Долгоруков.
– Потом он двух цыплят задавил. И сторож-татарин его убил. Взял за задние лапы и хрястнул головой об угол дома.
– Вот скотина, – заметил Долгоруков.
– Да, – согласился парень. – Я видел это, хотел ему помешать… Не успел. Плакал потом долго.
– Ну вот, – после недолгого молчания сказал Всеволод Аркадьевич. – Вот тот случай, который ты должен вспомнить, когда тебе надо будет пустить слезу. Причем вспомнить так, как будто все это произошло на твоих глазах только вчера. Нет, час назад! Понял? – Долгоруков посмотрел за борт на убегающую зеленоватую воду. – В нашем деле, братец, надобно играть. То бишь, по-другому, быть артистом больших и малых театров. Уметь перевоплощаться, так сказать, в предложенный или выбранный образ. Причем вживаться в свою роль так, чтобы потом ты сам не мог отличить, кто ты есть на самом деле…