Хижина дяди Тома
Шрифт:
Наконец участие и ласка, на которые мало кто был так способен, как миссис Берд, успокоили несчастную. Она легла на широкую скамью у очага, где ей наскоро постлали постель, и вскоре забылась тяжелым сном, обняв усталого, крепко спящего ребенка, ибо как ни уговаривали ее положить мальчика отдельно, она отказалась от этого наотрез и даже во сне прижимала его к груди.
Супруги вернулись в гостиную и почему-то не захотели возобновлять прерванный разговор. Миссис Берд взялась за свое вязанье, а мистер Берд развернул газету и сделал вид, что углубился в чтение.
– Любопытно,
– Вот проснется, отойдет немножко, тогда все узнаем, – ответила миссис Берд.
– Послушай, жена… – снова начал мистер Берд, подняв голову от газеты.
– Да?
– Может, ей будет впору какое-нибудь твое платье, если его отпустить, расставить немного? Она, кажется, выше тебя?
По губам миссис Берд скользнула улыбка, и она ответила:
– Там будет видно.
Снова наступило молчание, и мистер Берд снова нарушил его:
– Послушай, жена…
– Ну, что еще?
– Тот теплый плащ, которым ты меня укрываешь, когда я ложусь вздремнуть после обеда… отдай его, он ей тоже пригодится.
В эту минуту Дина заглянула в гостиную и сказала, что женщина проснулась и хочет поговорить с хозяйкой.
Мистер и миссис Берд направились в кухню вместе с двумя старшими мальчиками – малышей к этому времени уже уложили спать.
Женщина сидела на скамье у очага, устремив тоскливый, неподвижный взгляд на огонь. От ее прежнего лихорадочного волнения не осталось и следа.
– Вы хотели меня видеть? – мягко спросила миссис Берд. – Надеюсь, вам лучше теперь? Бедняжка!
Ответом ей послужил долгий, прерывистый вздох. Женщина подняла на нее свои темные глаза, и в этом взгляде было столько печали и мольбы, что миссис Берд прослезилась.
– Не бойтесь, мы ваши друзья. Расскажите мне, откуда вы пришли и что вам надо.
– Я прибежала из Кентукки.
– Когда? – мистер Берд решил сам приступить к расспросам.
– Сегодня.
– Как же вы сюда попали?
– Перешла по льду.
– По льду! – хором воскликнули все.
– Да, по льду, – медленно повторила женщина. – Господь помог мне, потому что за мной гнались, другого выхода у меня не было.
– Господи боже! Миссис, – вскрикнул Каджо, – ведь лед тронулся, вода так и бурлит!
– Я знала это! – исступленно, сверкнув глазами, заговорила женщина. – И все-таки побежала. Я ни на что не надеялась, не думала, что доберусь до берега, но мне было все равно – либо бежать, либо умереть.
– Вы невольница? – спросила ее мистер Берд.
– Да, сэр. Мой хозяин в Кентукки.
– Он плохо обращался с вами?
– Нет, сэр, он очень хороший человек.
– Значит, во всем виновата хозяйка?
– Нет, нет, сэр! Кроме добра, я от нее ничего не видела.
– Так что же заставило вас убежать из такого дома и подвергнуть свою жизнь опасности?
Женщина пристально посмотрела на миссис Берд, и от ее острого взгляда не ускользнула, что та в глубоком трауре.
– Скажите, – начала она вдруг, – вы понимаете, что значит потерять ребенка?
Такого вопроса никто не ждал, и он задел незажившую рану, ибо всего лишь месяц назад супруги
Мистер Берд круто повернулся и отошел к окну, миссис Берд залилась слезами, но потом, совладав с собой, сказала:
– Почему вы об этом спрашиваете? Да, у нас умер мальчик.
– Тогда вы поймете меня. Я потеряла двоих, одного за другим… их могилки остались там, в Кентукки, и это мой единственный сын. Я не отпускаю его от себя ни на шаг. Он моя гордость, моя утеха. И они хотели отнять его у меня… Продать на Юг! Вы только подумайте! Продать ребенка, который никогда не отлучался от матери! Разве с этим можно примириться? Разве можно пережить такое горе? Я убежала ночью, как только узнала, что все бумаги уже подписаны и мой сын продан. За мной снарядили погоню. Они были совсем близко – тот, кто купил Гарри, и двое работников моего хозяина. Я прыгнула с берега на лед, и как мне удалось перебежать на эту сторону – не знаю… помню только, какой-то человек протянул мне руку, помог взобраться на берег.
Рассказывая все это, женщина не плакала. Слезы у нее давно иссякли. Зато те, кто слушал этот рассказ, откликались на него всем сердцем, каждый по-своему.
Оба мальчика сначала принялись шарить по карманам в поисках носовых платков, которых, как всем известно, никогда там не оказывается, потом уткнулись матери в колени и разревелись, утирая глаза и нос ее платьем. Миссис Берд закрыла лицо платком, тетушка Дина, не вытирая слез, катившихся по ее черным щекам, громко причитала: «Господи! Смилуйся над нами!», а старик Каджо усиленно прижимал обшлага к глазам, строил невероятные гримасы и время от времени подхватывал причитания тетушки Дины. Наш сенатор, будучи человеком государственным, не мог плакать подобно простым смертным, и поэтому ему пришлось повернуться ко всем спиной, устремить взгляд в окно, откашливаться, протирать очки и громко сморкаться, что показалось бы весьма подозрительным внимательному наблюдателю, если бы таковой оказался в комнате.
– Как же вы говорили, что у вас был добрый хозяин? – вдруг воскликнул он, проглотив слезы, подступившие к горлу.
– И всегда буду так говорить! Они оба добрые, но посудите сами: у хозяина были большие долги, и он каким-то образом оказался во власти одного человека и должен был во всем ему подчиниться. Я слышала, как они говорили об этом с хозяйкой и как она заступалась за меня, но хозяин сказал ей, что бумаги уже подписаны и теперь ничего нельзя поделать. И тогда я взяла сына и убежала из дому. Я все равно не смогу жить без него, это мое единственное сокровище.
– А разве у вас нет мужа?
– Есть, но у него другой хозяин – злой, жестокий. Он не пускал мужа ко мне и день ото дня мучил его все больше и больше, грозил продать на Юг. С ним-то я, вероятно, уж никогда не увижусь.
Поверхностный наблюдатель мог бы подумать, что женщина относится с полным безразличием к разлуке с мужем – так спокойно она обо всем этом рассказывала. Но глубокая тревога, таившаяся в ее больших темных глазах, свидетельствовала о другом.
– Куда же вы теперь пойдете, бедняжка? – спросила миссис Берд.