Хладнокровное убийство
Шрифт:
Авторы исследовали в процессе подачи апелляций четверых мужчин, осужденных за кажущиеся немотивированными убийства. Все они были обследованы до суда и признаны людьми «без психоза» и «нормальными». Троим из них был вынесен смертный приговор, а четвертому — длительный срок тюремного заключения. В каждом из этих случаев потребовалось дальнейшее психиатрическое обследование, потому что кто-нибудь — либо адвокат, либо родственник или друг — был не удовлетворен ранее данным заключением психиатра и поэтому ставил вопрос: «Как может нормальный человек, каковым признан осужденный, совершить настолько безумный поступок?» После описания этих четырех преступников и их преступлений (негритянский солдат, который изуродовал и расчленил проститутку; чернорабочий, который задушил четырнадцатилетнего мальчика, когда тот отклонил его сексуальные домогательства; капрал, забивший до смерти другого маленького мальчика, потому что ему показалось, что жертва его высмеивала; и больничный служащий, который утопил девятилетнюю девочку, держа ее голову под водой), авторы объяснили, что между ними общего. Сами убийцы, писали они, не могли толком объяснить, почему они убивали людей, которые были им практически незнакомы, и в каждом случае убийца действовал словно бы во сне, в некоем трансе, выйдя из которого «внезапно обнаруживал», что нападает на свою жертву. Наиболее общим и, возможно, наиболее существенным историческим открытием была длительная, порой продолжающаяся
В этой выдержке приводится множество других наблюдений, собранных авторами труда: «Несмотря на склонность к насилию, все эти люди в глубине души считали себя физически слабыми, подавленными и недостаточно развитыми. В каждом случае в жизни исследуемого имела место значительная доля сексуального запрета. Для всех них взрослые женщины были существами пугающими, а в двух случаях присутствовало откровенное сексуальное извращение. К тому же они все в ранние годы своей жизни боялись, что их считают женоподобными, физически недоразвитыми или болезненными… Во всех четырех случаях были исторические свидетельства измененного состояния сознания, часто в связи со вспышкой насилия. Двое рассказывали о серьезных случаях „забытья" — трансоподобных состояниях, во время которых они буйствовали и совершали бессмысленные поступки, а двое других говорили о менее серьезных и, возможно, менее заметно проявляющихся приступах амнезии. В момент фактического насилия они часто чувствовали отстранение или отдаление от себя, как будто наблюдали за кем-то другим… Также в историческом фоне всех указанных случаев была замечена повышенная доля насилия со стороны родителей… Один из исследуемых сказал, что его „пороли по любому поводу"… Другого много раз сильно избивали, чтобы „сломить" его упрямство и прекратить „припадки", равно как и для того, чтобы он исправил свое предположительно плохое поведение… Присутствие в истории исследуемого эпизодов применения к нему чрезвычайного насилия, либо воображаемых, либо действительно пережитых в детстве, соответствует психоаналитической гипотезе, согласно которой подвергание ребенка подавляющим стимулам прежде, чем он может с ними справиться, тесно связано с ранними дефектами в формировании эго, а позднее и серьезными нарушениями контролирования импульсов. Во всех случаях были свидетельства серьезной эмоциональной недостаточности в ранний период жизни. Эта недостаточность, возможно, была связана с продолжительным или постоянным отсутствием одного или обоих родителей, хаотической жизнью семьи, когда родители неизвестны, либо с прямым отвержением ребенка одним или обоими родителями, когда ребенок рос у чужих людей… Имелись свидетельства нарушений в эмоциональной организации. Для всех этих людей было характерно отсутствие злости или гнева при совершении сильных агрессивных действий. Ни один не упомянул о чувстве гнева в связи с убийством и о том, что он в принципе способен испытывать сильный гнев, хотя каждый из них был способен на сильную и зверскую агрессию… Их отношения с другими людьми носили характер поверхностных и холодных, что приводило к ощущению одиночества и изоляции. Люди для них едва ли были реальными существами в том смысле, что не могли вызывать теплые или положительные (и даже негативные) чувства… Те трое, что были приговорены к смертной казни, не питали особых эмоций в отношении собственной судьбы и судьбы своих жертв. Депрессия, чувство вины или раскаяния поразительным образом отсутствовали… Таких индивидуумов можно считать склонными к убийству в том смысле, что они либо несут непомерное бремя агрессивной энергии, либо обладают нестабильной защитной системой эго, которая периодически допускает неприкрытый и животный выплеск такой энергии. Смертоносный потенциал может прийти в действие, особенно когда некоторое нарушение равновесия уже имеет место, если будущая жертва подсознательно воспринимается как ключевая фигура в каком-то эпизоде из прошлого, который травмировал психику убийцы. Поведение или даже просто появление этой фигуры приводит к психологической перегрузке и без того неуравновешенного человека, и это влечет за собой внезапную вспышку насилия, как удар по капсюлю приводит к мощнейшему взрыву… Гипотеза неосознанной мотивации объясняет, почему убийцы воспринимали безобидное поведение по существу незнакомых им людей как провокационное и, следовательно, видели в них подходящий объект для агрессии. Но почему убийство? Большинство людей, к счастью, не отвечает убийством даже на чрезвычайно сильные провокации. В описанных случаях, однако, убийцы были предрасположены к серьезным отклонениям в восприятии действительности и весьма слабо могли контролировать свои порывы в течение периодов повышенной напряженности и усиления дезорганизации. В такие периоды случайный знакомый или даже незнакомец легко мог утратить свое реальное значение и занять место той личности, с которой связаны неосознанные травмирующие ситуации. „Старый" конфликт оживает, и агрессия стремительно достигает смертоносной силы… Когда происходят такие бессмысленные убийства, их стоит рассматривать как конечный результат периода нарастающей напряженности и дезорганизации в убийце, начавшегося до контакта с жертвой, которая, вписываясь в осознаваемую конфликтную схему убийцы, невольно приводит в действие его смертоносный потенциал».
Ввиду многочисленных параллелей между историей жизни и личностью Перри Смита и предметом его изучения, доктор Саттен посчитал, что его смело можно поместить в одном ряду с такими убийцами. Кроме того, сами обстоятельства преступления, как ему представляется, в точности соответствуют концепции «убийства без очевидного мотива». Совершенно ясно, что три из четырех убийств, которые совершил Смит, были логически мотивированы — Нэнси, Кеньон и их мать должны были погибнуть, потому что был убит мистер Клаттер. Но доктор Саттен утверждает, что для психологии имеет значение только первое убийство, и что когда Смит убивал мистера Клаттера, он находился в состоянии затмения разума, в глубоком шизофреническом помрачении рассудка, поскольку человек, которого он «неожиданно для себя» прикончил, был не живым человеком «из плоти и крови», а ключевой фигурой в некоей травмирующей ситуации из прошлого: отец ли? монахини ли из приюта, которые глумились над ним и избивали его? ненавистный ли сержант? чиновник ли, приказавший ему «держаться подальше от штата Канзас»? Кто-то один или все они вместе.
В своем признании Смит сказал: «Я на самом деле не хотел причинять ему никакого зла. По-моему, он был очень славным джентльменом. Спокойным, вежливым. Так я думал вплоть до той секунды, когда перерезал ему горло». А в разговоре с Дональдом Калливеном Смит сказал: «Они [Клаттеры] ничего плохого мне не сделали. Не то что все остальные. Все, кто попадался мне в жизни. Наверное, Клаттерам просто суждено было расплатиться за остальных».
Итак, казалось бы, независимо друг от друга и профессионал и дилетант пришли к в общем-то сходным выводам.
Аристократия округа Финней сознательно игнорировала суд. «Не пристало порядочным людям, — заявила жена одного богатого
Но, как и подобает звездам сцены, Грин появился лишь в последнем акте программы. Ему предшествовали сдержанное напутствие судьи Тэйта присяжным и заключительное обращение прокурора: «Можете ли вы хоть на секунду усомниться в том, что подсудимые виновны? Нет! В независимости от того, кто из них нажал на спусковой крючок ружья Ричарда Юджина Хикока, оба они виновны одинаково. Есть только один способ поручиться, что эти люди никогда больше не будут бродить по городам и весям нашей земли. Мы требуем высшей меры наказания — смертной казни. И мы требуем ее не из мести, а как самое скромное наказание…»
После этого необходимо было выслушать прошение защиты. Речь Флеминга, описанная одним журналистом как «мягкотелая», представляла собой церковную проповедь: «Человек не животное. У него есть тело, и у него есть душа, которая живет вечно. Я не считаю, что человек имеет право разрушить этот дом, этот храм, в котором живет душа…» Гаррисон Смит, хоть и напирал на предполагаемую набожность присяжных заседателей, главной темой своего выступления избрал зло высшей меры наказания: «Это пережиток человеческого варварства. Закон гласит, что отнимать человеческую жизнь нельзя, а потом сам же первый подает пример, который является почти таким же злом, как преступление, за которое он карает. Штат не имеет права творить такое зло. Оно не эффективно. Оно не сдерживает преступность, но просто унижает человеческую жизнь и вызывает новые убийства. Все, о чем мы просим, это милосердие. Конечно, пожизненное заключение едва ли можно назвать большой милостью…» Но никто его не слушал; один присяжный заседатель, словно отравленный многочисленными зевками, наполнившими зал, спал с открытыми глазами, и рот его был открыт так широко, что в него могла бы влететь пчела.
Грин разбудил собравшихся.
— Господа, — произнес он, говоря без записей. — Вы только что слышали два энергичных прошения о милосердии от имени ответчиков. Мне представляется счастливым стечением обстоятельств то, что наши замечательные защитники, мистер Флеминг и мистер Смит, не были в доме Клаттеров в ту роковую ночь, — весьма счастливым для них, поскольку, если бы тогда они молили преступников о милости к обреченным жертвам — наутро мы нашли бы больше чем четыре трупа.
Когда Грин был еще мальчиком и жил в своем родном Кентукки, его прозвали Розанчиком; этой кличкой он был обязан розовым пятнам, выступающим на лице, когда он волновался. И теперь, по мере того как он расхаживал перед присяжными, сознание важности собственной миссии разгорячило Грина и покрыло его лицо заплатами румянца.
— Я не имею ни малейшего желания вести теологические дебаты. Но я предвидел, что защита в поисках аргументов против смертной казни прибегнет к Священному Писанию. Вы слышали цитату из Библии. Но я тоже умею читать. — Он раскрыл Ветхий Завет. — И вот что о предмете обсуждения сказано в Библии. «Исход», глава двадцатая, стих тринадцатый — одна из десяти заповедей: «Не убий». Это относится к незаконному убийству. В этом нет сомнений, ибо в следующей главе, стих двенадцатый, написано о том, какая кара ждет того, кто нарушил эту заповедь: «Кто ударит человека так, что он умрет, да будет предан смерти». Вероятно, вы, мистер Флеминг, считаете, что все это изменилось, когда явился Христос. Это неверно. Ибо Христос говорил: «Не думайте, что я пришел разрушить закон или пророков. Я пришел не разрушать, но исполнять». И наконец, — Грин неловко повернулся и, казалось, случайно закрыл Библию, после чего присутствующие в зале юристы с усмешкой начали подталкивать друг друга локтями, поскольку это был древнейший судебный трюк — адвокат, зачитывая цитату из Священного Писания, притворяется, что потерял нужное место, и говорит, в точности как это сделал Грин: «Ничего страшного. Думаю, я смогу процитировать по памяти. Книга Бытия, глава девятая, стих шестой: „Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека". Но, — продолжал Грин, — я не вижу смысла обсуждать здесь Библию. В нашем штате за убийство первой степени предусматривается наказание в виде пожизненного заключения или смерти на виселице. Таков закон. Вы, господа, обязаны провести его в жизнь. И если когда-нибудь высшая мера наказания бывает оправдана, так это тот самый случай. Это странные, зверские убийства. Четверо ваших сограждан были забиты, словно кабаны на бойне. И во имя чего? Не из мести или ненависти, а ради денег. Денег. Это холодный расчет — столько-то унций серебра за унцию крови. И как же дешево были оценены эти жизни! Сорок долларов — вся нажива! Десять долларов за жизнь! — Он крутанулся на каблуках и ткнул пальцем в сторону Хикока и Смита: — Они пришли вооруженные ружьем и кинжалом. Они пришли грабить и убивать. — Голос его дрогнул и оборвался, словно задушенный силой его ненависти к жизнерадостно жующим жвачку ответчикам. Вновь обернувшись к присяжным, он хрипло спросил: — Что вы намерены делать? Что вы намерены делать с этими людьми, которые связали человека по рукам и ногам, перерезали ему горло и погасили его разум? Присудить им минимальное предусмотренное наказание? Да, и ведь это только один пункт обвинения из четырех. А как же быть с Кеньоном Клаттером, юным, только начинающим жить мальчиком, которого связали и заставили беспомощно глядеть на предсмертные мучения отца? Или с молоденькой Нэнси Клаттер, которая слышала выстрелы и знала, что ее очередь следующая. Нэнси, которая умоляла: „Не надо! О, пожалуйста, не надо. Пожалуйста! Пожалуйста!" Какая агония! Какая кошмарная пытка! И остается еще мать, связанная и лишенная возможности кричать, вынужденная слушать, как ее муж и любимые дети умирают один за другим. Слушать, как убийцы — те самые, кого вы видите перед собой, — наконец входят в ее комнату, находят лучом фонаря ее глаза и последним выстрелом ставят точку».
Грин, распалившись, дотронулся до чирия, созревшего на тыльной стороне шеи, нарыва, который, подобно своему яростному обладателю, казалось, вот-вот лопнет.
— Итак, господа, что вы намерены делать? Дать им минимум? Отправить их назад в колонию и тем самым дать им возможность бежать или получить досрочное освобождение? Когда они в следующий раз отправятся убивать, жертвами могут стать члены вашей семьи. Говорю вам, — торжественно произнес он, окидывая присяжных таким взглядом, словно бросал вызов каждому, — порой чудовищные преступления совершаются лишь оттого, что некогда трусливые присяжные отказались выполнить свой долг. Итак, господа, теперь решение полностью на вашей совести.