Хлеб и воля
Шрифт:
То же разделение труда, которое установили между людьми, хотели установить и между народами. Человечество полагалось разделить, так сказать, на национальные фабрики, имеющие каждая свою специальность. Россия, говорили нам, предназначена природой выращивать хлеб: Англия — выделывать бумажные ткани; Бельгия — производить сукна, а Швейцария — поставлять нянек. Затем, внутри каждой нации должна произойти новая специализация: Лион будет производить шёлк, Овернь — кружева, Париж — различные мелкие вещи; Вознесенск будет делать миткали, Харьков — сукна, а Петербург чиновников. Если верить экономистам, то такое «разделение труда» должно было открыть человечеству безграничное поле, как для производства, так и для потребления — целую новую эру труда и громаднейшего богатства для всех.
Но все эти
Но вот начинает нарождаться новое течение, под влиянием которого все образованные нации пытаются завести, каждая у себя, всевозможные отрасли промышленности, так как они находят, что им выгоднее производить самим то, что они раньше покупали по очень дорогой цене от других, платя им дань за своё невежество; даже колонии, как Индия, Канада, Австралия, стремятся освободиться от своих метрополий. Наука распространяет повсюду технику всех производств, и люди замечают, что им совсем незачем платить непомерно высокие цены за английское железо, за французский шёлк, когда они сами могут производить у себя — в Германии, в России, в Австрии, в Соединённых Штатах то же железо и те же шелка.
Создать у себя промышленность обрабатывающую, во всевозможных её отраслях, становится стремлением решительно всех народов. И является вопрос: если разделение труда между различными народами, которое ещё недавно выставлялось нам экономическою необходимостью — законом — исчезает, то не так ли ложен был закон о необходимости разделения труда, специализации, между отдельными личностями [19] .
Децентрализация промышленности.
19
Подробнее этот вопрос разобран в книге, Fields, Factories and Workshops, 1-е издание в 1900 году, следующие в 1901-м году.
К концу наполеоновских войн Англии почти вполне удалось разорить крупную промышленность, народившуюся во Франции в конце восемнадцатого века. Она стала владычицей морей и не имела серьёзных конкурентов. Воспользовавшись этим, чтобы монополизировать обрабатывающую промышленность и заставляя своих соседей покупать по какой ей угодно было цене товары, производившиеся ею одною: она стала накоплять богатства за богатствами и сумела извлечь из этого привилегированного положения и связанных с ним преимуществ большую выгоду.
Но когда буржуазная революция прошлого века уничтожила крепостное право и создавала во Франции пролетариат, крупная промышленность, временно приостановленная в своём росте, начала развиваться с новой силой и уже со второй половины девятнадцатого века Франция перестала зависеть от Англии в отношении продуктов фабричного производства. В настоящее время она в свою очередь сама ведёт вывозную торговлю, продавая за границу больше, чем на полтора миллиарда товаров, из которых две трети состоят из материй. Число французов, работающих на вывоз или живущих внешнею торговлею, определяется приблизительно в три миллиона.
Таким образом, Франция перестала быть зависимой от Англии и в свою очередь начала стремиться монополизировать некоторые отрасли внешней торговли, как наприм.: торговлю шёлковыми материями и готовым платьем. Она получила от этого огромную выгоду, но в настоящее время ей уже грозит опасность утратить навсегда эту монополию, подобно тому, как Англия теряет монополию производства бумажных тканей и даже бумажной пряжи.
В своём движении по направлению к востоку, промышленность остановилась затем на Германии. Тридцать лет тому назад Германия получала большую часть продуктов крупной промышленности из Англии и из Франции. Теперь дело стоит совершенно иначе: в течение последних двадцати пяти
В результате, имея возможность производить то же самое у себя дома, Германия с каждым годом уменьшает свой ввоз товаров из Франции и Англии. Она уже соперничает с ними в вывозе в Азию и Африку и даже более того: на самом парижском и лондонском рынках. Близорукие люди могут, конечно, возмущаться франкфуртским договором (между Франциею и Германиею), могут объяснять немецкую конкуренцию маленькой разницей в железнодорожных тарифах, или тем, что немец работает «задаром» — т.-е. останавливаться на второстепенных сторонах вопроса; но при этом они упускают из виду великие исторические факты. Несомненным остаётся то, что крупная промышленность, составлявшая когда-то привилегию Англии и Франции, подвинулась по направлению к востоку. В Германии она встретила молодой и полный сил народ и буржуазию, умную и жаждущую обогатиться в свою очередь путём внешней торговли.
В то время, как Германия освобождалась от французской и английской опеки и начинала сама выделывать и бумажные и другие ткани, и машины — одним словом, все продукты фабричного производства — крупная промышленность пускала корни также и в России, где мы видим развитие фабрик тем более быстрое, что оно началось очень недавно.
В 1861 году, в момент уничтожения крепостного права, промышленности в России почти не существовало. Все нужные машины, рельсы, локомотивы, дорогие материи — всё это получалось с Запада. Двадцать лет спустя в ней было уже больше 85.000 фабрик и общая стоимость товаров, выходивших из этих фабрик, возросла в четыре раза. Старые машины целиком заменились новыми. Почти вся сталь, три четверти железа, две трети угля, потребляемых теперь, все локомотивы, все вагоны, все рельсы, почти все пароходы изготовляются уже в самой России.
Из страны, предназначенной, по словам экономистов, всегда оставаться земледельческою, Россия превратилась в промышленную. Она уже весьма мало фабрикатов получает из Англии и очень немного из Германии.
Экономисты объясняют эти факты покровительственными пошлинами; между тем продукты фабричного производства продаются в России почти по тем же ценам, что и в Лондоне. Капитал не имеет родины: немецкие и английские капиталисты отлично привозят своих инженеров и надсмотрщиков за работами и устраивают в России и в Польше фабрики, нисколько не уступающие по качеству своих продуктов лучшим фабрикам Англии. Если завтра ввозные пошлины будут уничтожены, фабрики от этого не погибнут, а только выиграют. В настоящую минуту английские инженеры сами наносят последний удар ввозу сукна и шерсти с Запада: они устраивают на юге России громадные шерстяные фабрики, снабжённые самыми усовершенствованными брадфордскими машинами, и через десять лет Россия будет ввозить лишь очень небольшое количество английских сукон и французских шерстяных тканей, и то только в качестве образчиков.
Крупная промышленность распространяется не только на восток, но и на юг. Туринская выставка 1884 года показала нам, какие успехи сделала итальянская промышленность, и ненависть между французской и итальянской буржуазией имеет единственным источником промышленное соперничество между ними. Италия освобождается от французской опеки и конкурирует с французскими купцами в бассейне Средиземного моря и на востоке. И вот почему, рано или поздно, на границе между Францией и Италией произойдёт кровопролитие, — если только трата этой драгоценной крови не будет предотвращена Революцией.