Хлеб - имя существительное

Алексеев Михаил Николаевич

– Сейчас новая история.

– Может быть. Я по старой изучал, – как-то сердито, чем-то недовольный буркнул Василий Куприянович и продолжал наставительно: – Смотрите вы, друзья, в книгу, а видите фигу. А надобно глядеть в суть, в самую суть, в самый корень. Вот вы говорите, что пора с частной собственностью в деревне покончить, она, мол, тормозит, держит за ноги, не дает полного ходу к коммунизму. Забыли вы, друзья, про диалектику, про единство противоположностей. Взять хотя бы вас. Считаетесь друзьями-приятелями, водой вас не разольешь, а цапаетесь промеж себя каждый божий день. Характеры у вас, ну, сказать, не то что разные, но прямо-таки совсем несходственные. Егор хоть и спорщик, но мокрая курица. Тележного скрипу боится. А ты, Иван, баламут, не знаю, как только с тобой Каплина дочь живет – другая, небось, не выдержала бы, вмиг смылась

от такого муженька. Цапаетесь, говорю, вы с Егором, а дружите. Тронь кого-нибудь из вас – морду побьете обидчику. А все почему? А все потому, что и вы подчиняетесь диалектическому закону о единстве противоположностей. Слишком слаб характером Егор – это его минус. Ты, Иван, чересчур жестковат – это уж минус твой. А минус на минус дает плюс. Понятно? Это промеж людей. А теперь перейдем к обществу. Для примеру возьмем опять же наши Выселки. В них мирно сосуществуют два сектора: коллективный и частный. Характеры у них разные, прямо противоположные. У первого забота обо всех, у второго – об одном. Первый, заботясь о многих, одновременно, частенько забывает про одного, отдельного, так сказать, индивидуума. Это его минус. У второго – вся тоска-кручина про этого самого индивидуума. Это уж минус его. Помножим опять минус на минус, получим плюс, то есть самый что ни на есть положительный результат. Понятно? Но это пока еще теория. Давайте-ка хлобыстнем еще по лампадке – я вам и о практике скажу. Грамотеи-то вы грамотеи, а простых вещей не знаете.

Хлобыстнули по лампадке, закусили огурцом, предварительно окунув его в только что накачанный мед.

Василий Куприянович, порозовев в щеках и вздыбив жесткую седоватую щетину на круглой своей голове, продолжал:

– Вы, грамотеи, знаете ай нет, что в городах до сих пор еще не хватает мяса и молока? Были хоть раз в Саратове, ходили по магазинам? А я ходил, видал. Что получилось бы, если б еще и колхозников снабжать мясом и молоком? Запел бы рабочий класс и весь прочий городской люд бедного Лазаря! А ведь мы, держа коровенку, овец и курешек, не только себя снабжаем, но и помогаем еще увеличивать колхозное поголовье. Каждый божий год сдаем по теленку на колхозную ферму за самую сходственную цену. По государственной цене продаем яйца, шерсть. А корма-то мы добываем сами, колхоз нам их не дает. Добываем все с тех же сорока соток. Вот почему трогать-то нельзя частный сектор. Он великое подспорье государству!..

– Ты, Василий Куприянович, решил, кажется, с этим подспорьем прямо в коммунизм прийти. Вон сколько живности развел на своих сотках. Вся Поливановка стонет от зависти. Гляди, как бы не подожгли. Подпустят красного петуха!..

– Ты, Иван, не смейся. Я тебе всурьез говорю: не ленись, создавай, где можно, материальную базу коммунизма. Корове наплевать, на каком дворе она находится – на колхозном или частном. Лишь бы ее кормили. А ее дело – давать молока побольше. При коммунизме реки молочные должны быть, чтоб люди купались в них, как сыр в масле. Поняли вы, грамотеи несчастные, или нет диалектику?

– Твою-то диалектику мы давно поняли, Василий Куприянович, – сказал Егор. – Только что-то мало похожа она на коммунистическую.

– Самая что ни на есть коммунистическая! – решительно отрубил Василий Куприянович и встал с очевидным намерением покинуть компанию. Но это, видно, уж потому, что бутылка была пуста.

Не попрощавшись, потопал на свою Председателеву улицу. Над вылинявшей от пота рубахой, повыше воротника, бугрился тугой коричневый загривок. Плечи, однако, приспущены, какая-то невидимая тяжесть тянула их книзу, к земле. Длинные руки поэтому висели не возле ног, по бокам, а чуть впереди, и в их вялом взмахе уже не чуялось прежней мощи.

Проводив его долгим взглядом, Егор почему-то вздохнул сокрушенно, потом, как бы вспомнив внезапно, объявил другу:

– А знаешь, Иван, весною откажусь от рассады. Буду сеять помидоры семенами. Взойдут пораньше. У колхоза будут ранние овощи.

– Никаких не будет. Ни ранних, ни поздних, – решительно возразил Иван и на возмущенный жест Егора прошипел свое обычное, предупреждающее: – Чу, чу, чу!.. Взойдут они до срока – мороз тут как тут: «Здравствуйте, голубушки, давненько я вас поджидаю!» И – трах! Свесят головы твои всходы, про себя подумают: «Дурак ты, дурак, Егор! Выставил ты нас на верную гибель!» Вот что скажут про тебя твои растения. И, знаешь, будут правы. Чу, чу, чу!.. Не торопись с кулаками, а выслушай до конца. Всходы – что? Поворчат, да и помрут. А как ты будешь

объясняться с председателем, что ты, друг мой разлюбезный, сообщишь Аполлону?.. Чу, чу, чу!.. Да тебя за такой разор Меркидон в лесу встренет и расстреляет из своей двустволки, как классового врага, как злостного вредителя. Я уж не говорю о бабах, твоих огородницах. Топили они тебя однажды в Кривом озере, из которого ты воду качаешь, да не утопили. Пожалели твоих малых деток. А за такое дело не пощадят. Вот что тебя, Егорий-непобедоносец, ожидает в самом недалеком будущем. Мало будет на тебя председателя, секретаря и огородниц – я своего тестя натравлю. Он тебе покажет! С Каплей только свяжись – целый век будешь чихать. Я-то уж это очень хорошо знаю...

– Ты кончил? – спокойно осведомился Егор.

– Чу, чу, чу!.. Еще немного, и кончу.

– От тестя, поди, болтать-то научился.

– От него. С кем поведешься... Согласно пословице. А ты потерпи еще маленько, а потом я тебе слово предоставлю. Лучше уж от меня потерпеть, чем от всех прочих граждан. Я тебя колотить не собираюсь, хоть ты того давно заслуживаешь. А те поколотят, и здорово поколотят. Схлопочешь ты, Егорий, превеликую взбучку со своей глупой затеей!.. Ну а теперь последнее слово предоставляется подсудимому Трушину Егору Алексеевичу. Валяй, Егор!

Слово «подсудимого» было на редкость коротким.

– Дурак ты, Иван! – сказал он, и в добрых глазах его отразилось нечто похожее на сожаление. – В конце июля на будущий год приходи со своей ревизией. Там посмотрим!

В середине марта, прихватив с собой старших сыновей, Егор отправился на реку. Весь день от реки слышались звонкие удары пешни и топоров. Крошки льда взлетали высоко, в них то и дело вспыхивали радуги.

Большие куски льда один из Егоровых сыновей отвозил к себе во двор, складывал в погреб.

– Для чего тебе лед понадобился? – спросил Иван, выйдя на реку.

– А чтоб летом молоко не прокисало, – сказал Егор, пряча что-то в своих глазах.

– У тебя оно и так не прокиснет. Не успеет.

Иван явно намекал на многодетность своего приятеля. Женились друзья в сорок пятом, сразу же после войны, и дали друг другу клятву обзавестись не менее чем семью детьми каждый. Трудно теперь сказать, чем вызван был этот их определенно завышенный план. Вернулись они, можно сказать, к разбитому корыту: ни кола ни двора и решительно никаких продовольственных запасов. Казалось, с потомством можно было бы и повременить. Однако женились, и ровно через девять месяцев после свадьбы у того и у другого в зыбках заверещало по дитяти. А еще через год – по другому, потом по третьему, четвертому. Егор в намеченные сроки выполнил свой план: теперь у него было четыре сына и три дочери. Мне стоило немалых усилий запомнить имена Егоровых ребят. Так идут они у него во возрастной иерархии: Коля, Вася, Галя, Маня, Вова, Таня и Егорка. Последнего нарекли в честь отца-героя. У Егорова приятеля после четвертого случилась осечка. Жена ли прихворнула аль еще что, но вот уже несколько лет Иван не продвигается вперед. Говорит, что это застой временный, перед новым скачком. Так оно или нет, но мы с Егором ждем, одновременно не лишая себя удовольствия подтрунивать над товарищем.

Между тем яростные споры двух приятелей продолжались. Пробравшись в Егоров погреб, Иван увидал как-то на кусках льда помидорное семя. Выскочил из погреба пробкой и чуть ли не с кулаками – к Егору:

– Ты с ума сошел?

– В чем дело? – не понял тот.

– Он еще спрашивает?! Ты зачем семена морозишь? Тебе для того их покупал колхоз? Ты, еловая твоя голова, знаешь, сколько за них заплачено? Сейчас же пошлю за вечным депутатом! На суд тебя товарищеский, а там, может, и на уголовный!.. Чу, чу, чу!.. Ты еще дашь свои показания!..

– Я их закаляю, – успел-таки просунуть три этих коротких словца Егор.

– Кого? Семена закаляешь?

– Семена.

– Закаляй-ка ты свои... А колхозное добро не губи! Ясно?

– Ясно, что ты болван. Я за огород головой отвечаю. И ты не лезь в мои дела раньше времени! – Егор неожиданно ощетинился, в вечно добрых карих глазах его метнулись молнии. – Суется тут всякий. Ты вот этой книги не читал? – И хозяин дома грохнул об стол, перед самым носом малость опешившего приятеля, преогромным томищем, на твердой обложке которого большими буквами начертано: «Огородное хозяйство». – Я ее, можно сказать, наизусть знаю. Ты, небось, слыхом не слыхивал про мозаичную болезнь капусты, а я с этой самой болезнью каждое лето веду смертельную войну. А ты еще мне указываешь!..