Хлеб могильщиков
Шрифт:
Тишина в церкви давила на нас.
– Что с вами? – пробормотал Кастэн.
Мне хотелось завыть от этой мерзкой морды, от его голоса, от его жалкой агрессивности.
Я слегка отступил в сторону, потом, прежде чем он смог предугадать мой жест, я обрушил на него мощный крюк в подбородок. От беззвучно опрокинулся в цветы. Досталось ему крепко. Взгляд его блуждал. Я схватил черное покрывало, сложенное в восемь раз, приготовленное для накидывания на гроб, бросил ему на голову и навалился сверху. Держал я его, казалось, бесконечно. Если бы кто-нибудь вошел, я был бы захвачен врасплох, как крыса...
Кастэн слабо дергал руками, потом пальцы его разжались, и он перестал шевелиться, я почувствовал, как его тело поникло под покрывалом. Я опустился на колени, открыл его лицо и понял, что он мертв... Странное чувство освобождения наполнило мне грудь. Я был спокоен, как будто отдохнул.
Труп я протащил под козлы и накрыл его тяжелым черным покрывалом. Вдохнул сладковатый запах цветов. Я плохо соображал, что же все-таки только что произошло, и понимал, что на это мне потребуется еще немало времени.
Безмятежным шагом я пошел к фургону, стоявшему возле паперти, за отверткой. Спрятав ее под пиджаком, я вернулся в часовню.
Остальное плохо запомнилось. Я только помню, что отвинтил винты с крышки гроба, снял саван с "клиента", засунул Кастэна в гроб и вновь закрыл крышку. Видя, что она плохо соединяется с гробом, я на миг почувствовал страшную панику. Не хочу вдаваться в погребальные тонкости, скажу только, что оба трупа я положил лицом друг к другу. Затем я сделал так, как будто передо мной был набитый чемодан: просто сел на крышку. Винты точно вошли в гнезда. Я завинтил их до конца, со всех сил налегая на рычаг отвертки. Установив крышку, я почувствовал себя счастливым. Она навсегда захлопнулась на прошлом...
На прошлом Жермены, по крайней мере... А это единственное, что меня интересовало.
8
Когда я вышел из церкви, вокруг не было ни души. Я сел за руль фургона и тронулся.
Теперь дело было сделано, да еще как сделано! Бог свидетель, я даже не мог предположить такого. Совершая это убийство в церкви, я, казалось, подчинялся какому-то странному позыву. В этом деле все сыграло свою роль: полумрак, одуряющий запах цветов, враждебное и подозрительное поведение Кастэна. Он все еще стоял у меня перед глазами на своих петушиных ножонках, спрашивая, о чем это я думаю... Его слова у Креманов подспудно вызвали непоправимое...
Я только что совершил превосходное убийство, причем не особенно стараясь. Но жизнь продолжалась, и исчезновение Кастэна не могло пройти незамеченным.
Ведя фургончик по узким улочкам города, я прорабатывал план дальнейших действий. Я вспомнил, что мой "патрон" собирался поездом в одиннадцать тридцать ехать в Париж. После обеда ему и в самом деле был назначен прием у врача, который должен был заняться его язвой желудка.
Я остановил машину перед магазином и вышел из кабины. Решено: Жермене ни слова. Именно перед ней мне и предстояло главным образом ломать комедию.
Я отправился на кухню мыть руки. Она чистила овощи к обеду.
– Уф, ну и грязная работенка, – сказал я ей, – так опостылело таскать покойников... Ашилл не вернулся?
– А разве он не с тобой?
– Нет,
– Он не приходил.
– Ну, ладно.
На сегодня все было кончено. Мы поели и сразу же ушли в спальню. Я не знаю, что тогда чувствовала Жермена, думала ли она еще о Морисе Тюилье? Страдала ли из-за его драматического ухода из жизни? Мучило ли ее прошлое? Я задавал себе столько беспокойных вопросов, не решаясь, однако, спросить об этом у нее. Во всяком случае, она отдавалась мне с большим воодушевлением... Каждое из наших объятий было еще жарче предыдущих. Эта женщина, похоже, никогда не знала мужчин, способных дать ей всю полноту плотских радостей.
После обеда я занялся похоронами Кремана и обговорил все детали траурной церемонии, назначенной на завтра. А вечером, как обычно, ушел в свою гостиницу.
Сразу после ужина я лег в постель и попытался читать какую-то книгу, но понял, что читаю уже одиннадцатый раз первую фразу, не понимая смысла прочитанного...
Довольно быстро я уснул, не выключив лампы. Но ночью ее раздражающий свет вырвал меня из сна. Меня сковал глухой ужас. Я выпил немного воды из крана, у нее был вкус ржавчины. Моя одежда, сложенная на стуле, воняла мертвечиной. Я был глубоко подавлен. За несколько дней я оказался виновным в смерти двух человек, и все из-за любви. Я стал убийцей и безропотно это признал.
Постоянно общаясь с мертвецами, я понял, что они не так уж и отвратительны. Они просто изменили свое состояние, вот и все. И Кастэн тоже изменил свое состояние.
Я выключил свет, и чернота ночи схватила меня за горло. Но глаза быстро привыкли, и темнота стала не столь беспросветной. Прямоугольник оконной рамы с молочным пятном занавески и отдаленный свет газового фонаря... Светлая полоска под дверью... Неясные отблески в зеркале на туалетном столике, все это было хоть каким-то светом, успокаивало, придавало уверенности. Надо пользоваться светом, он ведь принадлежит только живым...
Сказать, что на следующий день Жермена не находила места от беспокойства, было бы преувеличением. Она была, скорее, удивлена: впервые Кастэн не ночевал дома. Она допускала, что он пропустил последний поезд, но была удивлена, что он не позвонил ей.
Мы обсудили возможность несчастного случая. Это ни в коей мере не взволновало ее. Она достаточно ненавидела своего мужа, чтобы принять весть о его смерти.
– Может быть, позвонить на вокзал? – подсказал я. Самое смешное, что я и сам вступил в свою игру. У меня и в самом деле было ощущение, что Кастэн уехал, а я его жду!
Я позвонил на вокзал справиться, когда прибывает ближайший поезд из Парижа. Мне сказали, что один пришел только что, а следующий будет во второй половине дня. Я спросил, не видели ли на вокзале месье Кастэна. Мне ответили, что не видели. И если бы мне сказали обратное, я бы тоже поверил...
Жермена была в недоумении:
– Что все это значит, Блэз? Я пожал плечами.
– Не знаю. Мне кажется, что если бы с ним что-то случилось, то тебя бы уже предупредили. У него, конечно, были с собой документы?