Хлеб наемника
Шрифт:
Явившись в большую залу, откуда ведут двери в разные части дома, кот твердо встал на все четыре лапы и, грозно задрав хвост, протрубил, как боевой слон: «М-мвяу-у!» — сообщая подданным о появлении августейшей особы…
Из кухни, роняя на ходу кастрюлю, выскочила Эльза. Схватив рыжего бандита на руки, запричитала: «Масенький мой, заинька…» — перецеловала его когтистые пяточки и чмокнула во влажный нос. Откуда-то вынырнула Гертруда, попыталась отобрать «заиньку» у сестры, а когда та не уступила, едва не устроила драку… Наконец, одна из сестричек принялась наглаживать
Кот, со снисходительностью высшего существа, взирающего на людскую суету, благодушно урчал. Рассчитывая, что, пока Китц терпит поцелуи и объятия, я успею собрать барахло и смыться, торопливо прошел наверх. Конечно, лучше бы уезжать с набитым желудком, но как-нибудь перетерплю. Пустое брюхо привычней, чем сцена расставания. Слезы, сопли, причитания… Фу!
Однако, открыв дверь, понял, что просчитался, — в комнате, на аккуратно застеленной кровати сидела заплаканная, но внешне спокойная Ута. Как всегда, женская интуиция оказалась сильнее мужских расчетов.
— За вещами? — равнодушно спросила она. Слишком равнодушно.
— Мне пора, — присел я рядом с Утой, взял ее за руку и продекламировал чьи-то стихи: — Конь под седлом, его труба зовет, драбанты покидают город сонный!
— Куда поедешь? — поинтересовалась женщина, проглатывая слезы и делая вялую попытку освободиться.
— Куда глаза глядят, — отозвался я, раздумывая — удастся ли уйти без скандала? Пожалуй, без скандала удастся, но без лишних слез — нет…
Ута положила вторую руку поверх моей, погладила шрамы и ссадины, спросила:
— А почему на ночь глядя? Осень, дождь…
— Какая разница? В случае чего заночую в стогу или в лесу. Мне не привыкать.
— Я не могу тебя отпустить, пока не накормлю ужином, — твердо сказала Ута, смахивая слезинку. — Все готово. Да и твой конь должен поесть.
Услышав про ужин, мой желудок предательски заурчал. Да и гнедой, верно, меня не поймет, если я заставлю его оторваться от еды. Ута встала, вышла из комнаты.
— Эльза! Гертруда! Китц никуда не денется! Несите ужин нашему постояльцу! — донесся до меня громкий и строгий голос хозяйки гостиницы, а недовольное мявканье «хозяина дома» подсказало, что сестры кинулись выполнять распоряжение, оставив «масенького заиньку».
«Однако… — хмыкнул я про себя, несколько обескураженно. — Постоялец… Не Артакс. И даже — не господин Артакс!»
Ута между тем распекала сестер:
— Н-ну, что вы там возитесь? Долго вы еще? Господин постоялец не любит ждать!
«Вот ведь какой противный голос бывает у хорошенькой женщины, если она сердится, — вздохнул я. — Ну уезжаю, а что такого? — хмыкнул я и ехидно поправил сам себя: — Постоялец не уезжает, а съезжает!»
Через несколько минут появился ужин. Особых изысков не было — все-таки осаду сняли недавно, и городской рынок еще не успел наполниться продуктами, но гороховая каша и копченые ребрышки наличествовали. И, разумеется, большая кружка с моим
Я принялся за еду, исподлобья посматривая на женщину, ожидая, что Ута сейчас выйдет из комнаты и, нарочито громко топая деревянными подошвами, уйдет к сестрам. (Хотя чего уж там врать-то? Конечно, я надеялся, что она останется со мной!) Видимо, Уте хотелось того же, но она ждала, чтобы я сам предложил остаться. Я же старательно ел, делая вид, что все так и должно быть.
Честно говоря, я просто боялся. Я понял, что начинаю привязываться к этой женщине. Может быть, не просто привязываться? Нет, надо бежать. Иначе я могу остаться здесь, в этом городе. Остаться, осесть, начать вести размеренную жизнь бюргера. Приму предложение Лабстермана, начну ловить «подданных» своего друга Жака, брать взятки от купцов. Или же освою какое-нибудь ремесло… Впрочем, денег хватит и на то, чтобы просто жить и ничего не делать!
«И это я, „пёс войны“, водивший в бой полки? — возмутился я своим мыслям. — Нет уж!»
Все-таки первой не выдержала Ута. Присев на мою постель, внимательно посмотрела на меня.
— Странный ты человек, наемник… — горько улыбнулась женщина, обнаруживая предательскую складку в уголках рта: — Бежишь в никуда. А ведь мог бы осесть на одном месте. Мог бы потребовать у ратуши все, что заблагорассудится. Тебя могли бы сделать начальником городской стражи вместо Густава. Густав — хороший человек. Он не сердится на тебя за то, что ты его ударил. Напротив, переживает. Он с радостью уступит тебе свой пост.
— Уже предлагали, — сообщил я. — Лабстерман предлагал ввести для меня должность четвертого бургомистра…
— Бургомистра? — ахнула ревностная горожанка. — И ты отказался? Артакс, ты — дурак!
— Не спорю, — кивнул я.
Меня в этой жизни столько раз называли дураком, когда я от чего-нибудь отказывался, что спорить и объяснять, что я умный, не было смысла. Ну как же сказать фрау Уте, что меньше всего я хотел бы связывать себя такими вещами, как должности и посты? Я умею командовать, убивать, вести других умирать. Буду сам подставлять лоб под удары, заставлять других делать то, что им не хочется, но мне совершенно не хочется думать о тех, кого надо чем-то успокаивать, обнадеживать или обустраивать их жизнь… Я — хороший командир, но скверный начальник. И если кто считает, что это одно и то же, то ошибается.
Было и другое, что меня крайне смущало, — счастья от одержанной победы хватит ненадолго. Эйфория, которую сейчас переживали горожане по поводу избавления от вражеской напасти, скоро пройдет, и мне припомнят многое, начиная от побитого кузнеца, повешенного старшины лудильщиков и заканчивая расходами на восстановление башни. Даже старый друг Жак, «ночной король», лишившийся источника дохода от контрабанды, как-нибудь крякнет и припомнит мне затопленный подземный ход. И, чем дольше я буду мелькать перед его глазами, тем больше он будет копить свое недовольство. Героев (А разве я не герой?!) любят мертвыми, чтобы поставить им памятник и забыть об их существовании. Живой герой никому не нужен.