Хлеб той зимы
Шрифт:
Завели патефон. Под «Синенький скромный платочек», который падал с опущенных плеч, дядя Саша галантно ведет в танце Зинаиду Павловну.
— Сашенька, почему вы никогда не зайдете ко мне чайку попить? — томно спрашивает она.
— Дела, дела, Зинуша, — ласково оправдывается дядя. — Как только освобожусь…
Зинуша кокетливо грозит пальчиком.
Дядя Коля сидит на кушетке, одной рукой обняв свою Соню. Они поженились, когда им было по шестнадцать лет… Они никогда не могут наговориться и вот так сидеть способны часами.
Слегка подвыпивший папа, фальшивя, затягивает «Полюшко-поле».
—
Дед мороз угощает супом
Елки на Новый год дома у нас, конечно, не было. Зато первого января дядя Саша принес мне билет на детский утренник в одну из соседних школ.
Вернувшись домой, переполненная впечатлениями, я записала их в своем дневнике, хотя, несмотря на свою раннюю начитанность, писать грамотно не умела.
«2 января я пашла на елку там был канцерт и обед из двух блюд и на третея было жиле еще дали 50 грамм хлеба когда я пришла в школу там уже ждали ребята мы долга мерзли в каридори в зали были другие ребята патом наконец нас впустили и там мы тоже изрядна мерзли и так замерзли что патом никак немогли атагреца сколько мы не балтали ногами все равно скоро начался концерт там показывали очень интересные номера например показывали очень смешнова дядьку фокусы цырковой номер песни а патом канцерт коньчелся и дед мороз пригласил нас обедать но обедать сразу нельзя была патамучто другие обедали патом и мы пошли обедать обед был такой на первое был суп с перловой крупой на втарое была запиканка из чорных макарон а на третее было жиле патом дали подарки подарки были такие там была шиколадка, 6 пичений одна или две конфеты и сухафрукты».
Ребятишек, как могли, старались прикармливать.
В течение января я не раз бывала на таких елках. Часто половину «елочного» времени мы отсиживали в бомбоубежище. Зато кулечек с подарком доставлял острую радость.
День рождения тети Юли
Приближается день рождения тети Юли. Соблюдая традицию, раз в году все родные собирались по этому поводу у нее на Восемнадцатой линии.
Обрадованная, польщенная всеобщим вниманием, тетя Юля старалась вовсю.
Скудные сбережения тратились на дорогую колбасу, балычок, сыр. На горячее неизменно подавались прыскавшие соком сосиски с картофельным пюре и тепло «дышавшие» пироги. А потом — чай с кренделем и вареньями всевозможных сортов. И тут уж надо было сидеть долго, есть до отвала, хвалить закуску и подробно, заинтересованно обсуждать качество нынешних пирогов. Тетя Юля цвела, а родственники чувствовали себя размягченно, как люди, исполнившие свой долг. Пока все отдыхали от трапезы, я хозяйничала в тетиной комнате в свое удовольствие. Листала тяжелый альбом с плотными старыми фотографиями, на которых натянуто улыбались красавица-бабушка и дурнушка тетя Юля — в шиньонах, в платьях с «буфами». Заглядывала в картонный футлярчик из-под каких-то дешевых, еще дореволюционных, духов. В задымленном флакончике сохранилась капля темной, похожей на валерьянку, жидкости… Легкая серая пыль вздымалась из треугольной коробочки с пудрой «Белый лебедь»… В
С наступлением блокады и голода день рождения тети Юли засиял для меня далекой, прекрасной путеводной звездой.
Мне снились накрытый стол, добрая теткина улыбка и, в особенности, горячая розовая сосиска, повисшая на кончике вилки…
Накануне заветной даты я провела бессонную ночь.
— Посмотрим, какая будет погода, — сказала вечером мама.
Утром — к окошку! Метель… Все погибло!
— Мама, мамочка!..
— Лена, нам ведь не дойти, сама видишь.
— Дойдем!
— Нет, невозможно.
В слезах выбегаю в прихожую. Как сделать, чтобы мама согласилась?
Упрашивать ее бесполезно, она у нас кремень…
Вот если бы был бог!
Папа говорит, что нету его, что бога выдумали темные люди. А может, попробовать? Я ведь тоже еще маленькая, темная…
Сложив руки, как когда-то учила меня религиозная бабушка, я обращаюсь к грозному ленинградскому небу:
— Сделай так, чтобы мы пошли к тете Юле! Очень-очень-очень прошу тебя… Ну, чего тебе стоит? Сделай! (Назвать бога по имени я не решилась).
— Ленка, — зовет меня мама, приоткрыв дверь. — Живо собирайся. Вроде улеглось немного.
Ура! Помог! Хоть и нет его, а помог!
…Мы пускаемся в дальнюю дорогу. Стараемся идти энергично, но дома проплывают мимо, как в замедленном кино. Мама часто присаживается прямо на сугроб — отдышаться. В один из «присестов» лицо у нее делается землисто-серым, она плотно прикрывает веки и хватает меня за руку.
— Что ты, мамуся? Мама!
— Я думала, что уже не встану, что это — конец, — рассказывала мама вечером отцу.
Много ленинградцев вот так, в сугробах, кончали тогда свой путь. Присел человек на минуточку — и не смог больше подняться…
А тетка нас ждала! Жарко натопила свою светелку. Из серой обойной муки напекла блинчиков. Каким-то необыкновенно вкусным способом стушила в латочке хряпу и из фанерного шкапчика вытащила стаканчик черничного варенья:
— Сберегла для своей Ленушки…
Только приборов на столе почему-то не было…
Мирно стрекочут на стене жестяные ходики. Я лежу, поев досыта, на мягких подушках, мама и тетя Юля грустно шепчутся, перебирая имена родных.
Похоронили дядю Володю и Верочку… У Сони умер сынишка… Аннушка лежит в цинге… Толя погиб на Пулковских…
— Приготовила я все, — говорит тетя Юля. — А приборы-то не ставлю, плачу только. Кто в живых — не знаю, доберется ли кто ко мне — тоже не знаю…
Обед для Тагора
То один, то другой член коммуны вдруг сдавал. Первой слегла мама. У нее — дистрофия первой степени, да еще обнаружился туберкулез желез. Она ни на что не жаловалась, хотя пропитанные черным ихтиолом бинты — ими приходилось обматывать горло — приводили ее в отчаяние своим неопрятным видом, и лежала тихо-тихо. И все меньше были заметны контуры ее тела под старым ватным одеялом…