Хлебный вопрос. Юмористические рассказы
Шрифт:
Теперь перехожу к капиталистке в тридцать две тысячи. Эта вдова явилась в банк только в первом часу дня. Она уж прямо подошла ко мне как к знакомому и спросила меня:
– Вы-то что здесь сегодня делаете?
– По второй квитанции проценты получал, – отвечал я.
– Отчего же вчера не получили по обеим сразу?
– Да дома забыл. По оплошности только одну вчера захватил.
– Полноте, полноте. Я знаю, зачем вы сюда сегодня приехали, – проговорила она, улыбаясь.
– А зачем? – спросил
– А затем, чтобы около меня потолкаться.
– Вы угадали, Анна Ивановна.
– Вот видите, даже и имя мое запомнили. Ох, мужчины, мужчины! Недаром в песне поется, что «мужчины на свете, как мухи, к нам льнут».
– Знаю-с, – подхватил я. – А дальше поется: «Имея в предмете, чтоб нас обмануть»… Но последнее совершенно не верно, по крайней мере, в отношении меня.
– Ох, знаю я! Знаю я вас! Все вы, мужчины, коварны.
– А вот попытайте меня. Я совсем не из числа коварных.
– Да как вас узнать-то? Сегодня в банке виделись, а завтра уж и аминь.
– Я могу приехать к вам, ежели вы позволите.
– Нет, нет, не делайте этого. Что за глупости! Впрочем, вы моего и адреса не знаете.
– Большая Мастерская, дом № 179.
– Уж узнали! Ну разве это не коварство с вашей стороны?
– Позвольте, Анна Ивановна, вы сами же вчера мне его сказали.
– Будто?
– Да как же… Когда я писал вам заявление о выдаче процентов. Ведь там адрес требовался.
– Ах да, да… А вы уж и запомнили. Ну разве это не коварство? Вы должны были забыть мой адрес. Фамилию-то помните ли?
– Как же не помнить! Гореч. Вашу фамилию трудно забыть.
– Нет, нет. Это просто из коварства с вашей стороны.
– Какое же тут коварство, Анна Ивановна?
– Знаю я, знаю вас, мужчин. Много я от вас, от мужчин, пострадала на своем веку, – проговорила она и, улыбнувшись во всю ширину своего рта, встала в хвост, чтобы представить билет на получение процентов.
Процентов она получила шестьсот рублей с чем-то. За этим я следил. Сложила деньги в трубочку, расстегнула сверху корсаж и сунула пачку за корсет. Тут я опять подошел к ней.
– Многоуважаемая Анна Ивановна, – сказал я, – очень жаль было бы, если бы мое мимолетное знакомство с такой приятной женщиной, как вы, так и осталось бы мимолетным. Надеюсь, что вы позволите как-нибудь навестить вас на дому?
– Ах вы, коварный! Ну разве это не коварство? – проговорила она.
– В чем же?
– Ах, вы и сами знаете, в чем…
– Так позволите сделать вам визит?
– Ах, вы и без позволения сделаете! Я знаю мужчин. Мужчины – ужасные нахалы.
– Если вы не позволите явиться, я не явлюсь.
– Врете, врете вы! Позволяй я или не позволяй, вы все равно явитесь.
– Вы можете не принять меня к себе.
– А как вас не принять? Наша сестра добра
– И не раскаетесь, Анна Ивановна, что примете. Вы знаете, что я не прощелыга какой-нибудь, а капиталист. Я с вами же вместе в банке получал проценты.
– Так-то оно так. Ну, приходите, приходите. Что уж с вами делать!
– Когда позволите? Послезавтра позволите?
– Нет, уж приходите лучше в воскресенье. Послезавтра мужу память, и я буду на Волковом кладбище панихиду служить. А в воскресенье приходите к кофею, так часу в первом. В это время я кофей пью.
Мы распрощались. Я опять посадил ее на извозчика. Опять пожал ей руку, она проговорила мне «шалун» и уехала.
Пишу тебе нарочно, друг Ипполит, все подробно. По-моему, со вдовой в тридцать две тысячи это уж начало победы. В воскресенье буду у ней и о результате сообщу.
Ах, хоть бы обедать-то иногда по-человечески, сладким куском!
Ну все. Будь здоров.
Твой Глеб.
Добрый друг Ипполитушка, здравствуй!
Взялся тебе описывать мою разработку вдов и продолжаю ее. Ты улыбаешься на слова «разработку вдов», но странного тут ничего нет. Ведь разрабатывают же каменноугольные копи, чтобы добывать из них доход, разрабатывают железные, серебряные и золотые рудники, а я разрабатываю вдов для той же цели.
Сегодня был у вдовы в четырнадцать тысяч, у Еликаниды Ипатьевны Ивановой, и отвез ей ее перчатку. Живет в своем доме на Петербургской стороне. Долго искал, но наконец разыскал. Дом неважный, деревянный, квартира приличная, чистая, даже нарядная. Много канареек на окнах. Орут ужасно. Вся мебель покрыта белым вязаньем самой хозяйки. Около хозяйки два рычащих мопса и две закутанные кувалды-старухи: одна в черном платке, другая – в коричневом. Лики у старух суздальского письма, какие-то темные, с глубокими морщинами. Говорят шепотом. Сначала встретили меня две старухи, осмотрели с ног до головы, пригласили в гостиную, удерживали лающих мопсов. Наконец вышла сама хозяйка. Я к ней с перчаткой. Рассказал ей, что так и так.
– Ах, мерси… Какие вы, право, любезные! – начала она. – Но не стоило вам из-за старой перчатки в такую даль ездить. Зачем это вы? Напрасно, напрасно. Садитесь, пожалуйста. Тубо, Боб! Тубо, Муза! Чего это вы разворчались! – останавливала она собак. – Вы, мосье, курить не хотите ли? Вот папиросы. Садитесь, пожалуйста.
Я закурил папироску, начал расспрашивать ее о ее житье-бытье. Отвечает: «да» и «нет». Выкурил папироску и стал прощаться. Еще раз благодарность. Думал, что хоть чаю мне предложит – не тут-то было. А между тем, когда я проходил из прихожей в гостиную, видел, что в столовой на столе кипел самовар.