Хлопок одной ладонью. Том 1. Игра на железной флейте без дырочек [OCR]
Шрифт:
Валентину, конечно, наплевать было и на него, и на его организацию, сил бы хватило справиться, но просто объема внимания моментами не хватало на все и на всех. Одно дело — брызнуть в пока еще спокойное осиное гнездо инсектицидом, а то и к огнемету приложиться, а если злые насекомые успели отмобилизоваться, налетают и жалят со всех сторон… Поодиночке, группами, в самые неожиданные моменты и с разных направлений…
Вдобавок в Москве начались широкомасштабные операции княжеских спецслужб, первоначально направленные против людей Катранджи, искавших свою пресловутую саблю, а потом начавшие загребать и агентуру самого Лихарева, потому как между теми и другими
Он поначалу вообразил, что «друзья» его нарушили конвенцию. Затеяли в его реальности собственную игру. Проверил — нет.
Даже девушка, которую они поселили в Кисловодске под именем вдовы Эймонт, ему не мешала. В том, что он вычислил ее сразу, никакой вины или технического просчета со стороны Шульгина, Сильвии и прочих не было. Оформили они все весьма тщательно, не учли только одного. Лихарев имел в обычае, с самых двадцатых годов, когда начал втираться в доверие к Менжинскому, тщательно прокачивать любого человека, с которым имел контакт, не им самим инициированный. Вплоть до случайного попутчика в общем вагоне, поделившегося махоркой и предложившего раздавить стаканчик скверного самогона.
Точно так же и Ларису, заговорившую с Эвелин во время антракта в буфете оперного театра, он мгновенно взял на карандаш.
Выяснил все, что хотел, и успокоился. Закон есть закон. Он присматривает за ними, они подвели к нему свою агентессу. Очень милую, кстати. Валентин даже задумался, не сделать ли ее своей любовницей для контраста с подругой, которая в сравнении с красавицей-вдовицей выглядела пресновато.
Он ощущал, что могло бы и получиться, только не стал форсировать события.
Их и так посыпалось, как из рваного мешка.
К широкомасштабной чистке ибрагимовской агентуры, как выяснилось, «друзья» тоже отношения не имели. Она просто не входила в круг их интересов.
Зато Лихарев вышел на совершенно новую, показавшуюся ему перспективной и интересной линию. На людей, которые, поучаствовав в пограничном конфликте, имея, по нормальному раскладу, право на медаль, в лучшем случае орден, вдруг со страшной скоростью понеслись вверх по карьерной лестнице. И не только просто по карьерной. Их начало выносить в сферу притяжения высших фигур государства.
(Тут необходимо отметить, что, несмотря на достаточно частое общение с Шульгиным и компанией, Валентин не был введен в курс сложных пересечений «четвертой» и «пятой» реальностей. Собственными возможностями получать информацию из Гиперсети он не располагал, а «братья», естественно, не стремились к расширению его познаний. Поэтому, как любой аггрианский координатор, включенный в мир, он мог наблюдать в нем только текущие события, ничего не зная о будущем даже на шаг вперед. Мог только анализировать и строить прогнозы.)
«Шар» у Валентина был отлажен на любое гуманоидное общество с определенным способом устройства, и ему было совершенно все равно, где садиться на каналы и хранилища стабильной информации, в 2005 году или в древнем Вавилоне. Лишь бы там уже додумались до письменности или ее аналогов, использовали глину, папирус, бумагу, магнитные ленты, виниловые диски
Лихарева все больше стала занимать линия Тарханов — Ляхов — Чекменев — «Пересветы». Все равно ему придется возглавить Российскую державу и, скорее всего, при этих персонажах и этом контингенте царедворцев и ближних бояр. Так стоит понаблюдать за их нравами, обычаями, психологией внутри клановых отношений и технологией принятия решений поближе. Не так, как он это делал раньше, условно говоря — с холма, приложив ладонь козырьком ко лбу, а через хорошую, ручной работы лупу.
Как они с Поскребышевым [86] рассматривали друзей и соратников: из амфитеатра Дворца Съездов произносящий речь товарищ Маленков воспринимается делегатами как третье лицо в партии, а из кабинета начальника Особого сектора Поскребышева — он просто функционер, которому пока дозволяется жить и работать, а кличка ему — «Маланья», и обращение с ним — соответственное.
Лихарев словно бы и не замечал, как эта идея тайным образом вползла в его душу и овладела помыслами. Будто бы с самого начала он и проник сюда, чтобы взять власть. А остальное — виллы, деньги, Эвелин — не более, чем инструменты.
86
Поскребышев А. И. — личный секретарь Сталина, начальник Особого сектора на протяжении более 20 лет.
Оттого и отреагировал на информацию о том, что княжеская контрразведка вычислила Маштакова и разработала операцию «Кулибин», крайне серьезным образом. Первым импульсом было поломать ее в самом начале, у истоков. И тут же с огромным удивлением Валентин убедился, что именно сейчас такая акция — за пределами его возможностей. Смешно, оскорбительно даже — но факт!
Княжеские «печенеги», жандармерия, еще более неприметные, но обладающие значительными степенями свободы учреждения, настолько тщательно «пропололи лужайку», что и опереться по-настоящему не на кого. Можно было, конечно, учинить индивидуальный акт ликвидации князя, только вот власть перехватывать некому и нечем. Он сам здесь пока еще никто, а любая сменившая Олега Константиновича фигура будет хуже просто потому, что в очередной раз спутает все карты.
Значит, придется действовать локально. Дождаться, пока явится в Пятигорск группа захвата, блокировать ее на исходных позициях, нейтрализовать или уничтожить, если не будет иного выхода. Профессора вывезти в более надежное место, например в Тифлис. Там и уединенную дачу в горном ущелье найти нетрудно, и инфраструктура достаточно развита, чтобы обеспечить условия для работы.
Лихарев, смиряя гордыню, обратился к людям Ибрагима, с которыми еще ухитрялся поддерживать сносные отношения, невзирая на конфликт с патроном. В Стамбул ему путь был заказан по ряду причин, пришлось ограничиться доверительной беседой с главой мелкого, но почти независимого клана в Трабзоне.
Миллион золотыми рублями он отсчитал легко, хотя после пары литров выпитого в доме Фарид-бека хиосского вина внутренний голос отчетливо назвал его дураком, присовокупив несколько красивых, но непечатных эпитетов.
«Брось все. Отдай им Маштакова, только сотри память и сожги лабораторию. И живи. А миллион лучше отдай Эвелин на булавки…»
Проспавшись, он счел ночные мысли недопустимой слабостью. «Гвардия умирает, но не сдается!» — как было написано в одном из залов Пажеского корпуса. Только по другому случаю.