Хлопок одной ладонью. Том 1. Игра на железной флейте без дырочек [OCR]
Шрифт:
Круговорот рефлексий, в которые я сам себя постоянно загоняю, утомляет гораздо больше, чем нестихающая зубная боль.
Я бы очень хотел найти способ заставить себя прекратить эти беспорядочные и бессмысленные метания воображения и совести. Да, именно так, наедине с собой и листами тетради я могу сказать, что данная «химера» (совесть) в нас по-прежнему присутствует, как бы смешно и глупо это ни выглядело с точки зрения любого нормального циника, не в обыденном смысле, а исключительно философском. Бытовой цинизм и «киническая» школа — разные вещи, согласимся с этим?
Не
Может быть, на самом деле лучше было бы остаться в сталинской личине? Это звучит дико с определенных позиций, но даже там смысла и определенности было больше. Есть роль, есть непреложное требование времени — и ничего больше. Так же, как у Черчилля, у Рузвельта, да хоть бы и у Лютера; «Я так стою и не могу иначе!»
И Румате Эсторскому было проще, он лишь участвовал в научном эксперименте, за который не нес личной моральной ответственности, пусть и в неприятных для него обстоятельствах.
А я? Зачем живу и зачем делаю то, что делаю?
Снял трубку телефона. Позвонил не Ирине, не Сашке, капитану Воронцову. Мог бы, вместо него, Алексею Берестину, но там разговор с раздиранием рубашки на груди непременно был бы окрашен личными тонами. Никто бы ничего друг другу не сказал «на ту тему», мы с ним давным-давно условились (вернее, это он мне объяснил), что никакого соперничества между нами не было, да и смешно, если б было. Однако…
А с Воронцовым можно поговорить без дураков. Он парень резкий и жесткий, а каким еще быть настоящему мореману, с юных лет призванному и поставленному руководить массой людей, совершенно не настроенных на то, чтобы подчиняться?
Я никогда в жизни не командовал никем, не имел ни одного подчиненного, обязанного под страхом наказания или смерти выполнять чью угодно волю, но оформленную и «озвученную» лично мною. Шофера или машинистку корпункта я в виду не имею. Те могли в любой момент послать меня куда угодно, рискуя, в худшем случае, только увольнением от должности и отправкой на Родину. Что в итоге сделали со мною, не с ними, более решительные, или, как писал Салтыков-Щедрин, — «бестрепетные» люди.
Зато у нас с Воронцовым, если так можно выразиться, похожие личные судьбы. В смысле сложных, но благополучно разрешившихся отношений с «дамами сердца».
Чем хороша наша «Валгалла» — на ней, как в Замке у Антона, пустует едва ли не девяносто процентов пригодных для жизни помещений, и не составляет никаких трудов включить так называемую «фантоматику», чтобы в любом свободном отсеке создать желаемый интерьер и настроение.
Мне захотелось сейчас оказаться в холле нашего терема на той, настоящей Валгалле. Чтобы пылал громадный камин, чтобы высокие окна были покрыты
Это, разумеется, не наш случай, они там, поэты античности, насчет гуманизма не слишком отличались, но ощущать себя вне опасности да еще в комфорте — приятно.
Воронцов, ориентирующийся на громадном корабле, как на своем первом тральщике, нашел мое убежище быстрее, чем я рассчитывал. А я настолько успел проникнуться созданной обстановкой, что удивился, а отчего он не в шапке и полушубке, не облеплен снегом.
Однако на нем был всего лишь легкий, синий, еще царского образца рабочий китель с расстегнутыми крючками воротника и верхней пуговицей.
Дмитрий вошел, огляделся, оценил антураж и интерьер, аккуратно затворил за собой дверь, подвинул свободное кресло поближе к столу и камину.
— Как вспоминается, ныне почти забытый поэт, имея в виду нечто вроде этого, писал: «Ты схвачен настоящею тоскою». А в чем причина, если не секрет?
— Какие ж между нами секреты? Так, знаешь, легкая неудовлетворенность жизнью и отчетливое понимание исчерпанности смысла существования…
Воронцов, как он это великолепно умел, сочувственно покивал головой, потянулся к бутылкам, стоявшим на мраморной каминной полке, рядом с меланхолически размахивающими маятником часами наполеоновских времен.
— Лечится тремя способами, — тоном ко всему привыкшего земского врача сообщил он, найдя свой любимый херес, который предпочитал всем другим напиткам. — Или — вот этим, — Дмитрий щедро наполнил густо-золотым вином высокие стаканы, — но только в очень больших дозах… — взглядом приказал мне поднять свой. Отпили понемногу. — Или — необузданными оргиями в обществе прелестных женщин, но тоже — достаточно долго, пока вся дурь не выйдет.
И наконец — это уже из личного опыта, — нужно сойти с опостылевшего корабля на берег, недельки две-три побродить по белорусским лесам, в одиночку выходя из окружения, попить болотной водички, поваляться носом в землю под бомбами и снарядами, на себе ощутить, что означает выражение «подножный корм». А потом вернуться и с чувством просветления понять, что ничего нет лучше кают-компании с кондиционером, чистой рубашки на каждый день и собственной палубы под ногами. Уловил ход моей мысли?
Уловить было нетрудно, только все это мы уже проходили. Ну, правда, не довелось лично мне пройти фронтовыми дорогами Воронцова или побывать вместо Сашки в наркомовской шкуре, а в остальном… Согласен, спуститься на землю из поднебесных чертогов бывает полезно для прояснения мозгов, только не это мне нужно.