Хлопок одной ладонью
Шрифт:
Было на что равняться и к чему тянуться. А здесь все и почти везде вровень. Ну, а кому от этого хуже? Разве только «прогрессу» как таковому, некоей самоценной категории — «выше, дальше, быстрее».
— Для полноты картины следовало бы посидеть где-нибудь, хлопнуть по рюмке, застолбить территорию, — заметил Левашов, — только вот местных денег у нас — йок [46] ! В виду кратковременности визита наш «домовой» не счел нужным обновить свой валютный резерв.
— Думаешь, это тоже учитывается?
46
Нет (тюркск.).
— Предполагаю.
— Только, как пел Высоцкий, если уж я что решил, так выпью обязательно. Давай что-нибудь загоним антиквару или старьевщику, вот и будет какая-то копейка. Опыт есть.
Опыт опытом, а что продавать? Как-то они совсем не подумали о таком пустяке. Николаевских, дореволюционного выпуска золотых десяток при себе не было, а так что еще? Цифровой фотоаппарат явно не прокатит, мобильный телефон тоже. Остаются только часы. Причем часы Новикова, у Левашова слишком для здешних мест навороченный хронометр с явными приметами продукта иной цивилизации. А у Андрея плоский карманный «Лонжин» с цепочкой, золотой, естественно, приобретенный еще в Стамбуле, чтобы придать себе дополнительную респектабельность. Жалко немного отдавать раритет ради минутной прихоти, а с другой стороны, местные деньги так и так нужны.
— Да не жмись ты, — пресек его сомнения Левашов. — Новые в Стамбуле и купишь, а постараться — так те же самые, а то можно в ломбард заложить, если они тебе так уж дороги, потом выкупим.
— А, чего там, — махнул рукой Андрей. — В наше время все приличные люди старались заиметь золотые часы, чтоб при острой необходимости было чем расплатиться или откупиться. Пошли…
Во всякого рода антикварных лавках, ювелирных салонах и тех самых ломбардах недостатка в близких и ближайших окрестностях не было. Но ювелиры им не подходили, наверняка заплатят, как и у нас, только за вес металла, ломбард — черт его знает, вдруг паспорт или еще какой-нибудь документ потребуют. Антиквары же — самое то, только выбрать нужно подходящего.
Физиономистикой Андрей владел в достаточной степени, и уже в третьем магазинчике, наискось от универмага Мюра и Мерилиза [47] (именно так он по сию пору здесь и именуется), который дурацкой реконструкции не подвергался, увидел то, что приблизительно и искал.
Мужчина в бархатной блузе, лет за пятьдесят, как положено — еврей, что, впрочем, вытекало лишь из фамилии на вывеске, но не из внешнего вида, сидел по ту сторону застекленного прилавка и читал газету, название которой было не разглядеть.
47
Ныне в нашем мире — московский ЦУМ.
Стены завешаны картинами сомнительного достоинства, разнообразным холодным оружием, вразнобой тикало несколько часов в темных и светлых деревянных футлярах, с маятниками и без. Под стеклом на рытом бархате выложено три десятка золотых и серебряных портсигаров, полсотни ручных и карманных часов, разные перстни, кольца, серьги. Немного стеклянной и фарфоровой посуды, скудная коллекция медалей и иных знаков. Типичная, в общем, лавка. Средней
Что несколько непривычно — на окне никаких решеток, дверь не бронированная, да и стекло на витрине, похоже, самое обыкновенное.
Спокойно живут.
Тем более прямо напротив магазина — пост городового, одетого в черную с алыми манжетами, погонами, отворотами кителя и лампасами форму. Фуражка с черным околышем и красным верхом. Крупная, чуть не в ладонь, кокарда, на рукавах какие-то шевроны и условные знаки. Издалека видно, и ни с кем не спутаешь.
Друзья обратили внимание, что страж порядка — мужик дюжий, под метр девяносто, ручищи и плечи — соразмерно. У такого не забалуешь. Возрастом лет за сорок, лицо загорелое, серьезное, но явно ориентированное на благожелательность.
Здесь они несут службу по старинке, стационарно, контролируя перекресток и свою половину квартала. В поле зрения у каждого — как минимум четыре коллеги. На ремне портупеи никакая не рация, без всяких затей крупный костяной свисток в карманчике. Ну и пистолет в кобуре, естественно. На запястье то ли регулировочный жезл, то ли дубинка. По расцветке скорее первое, но длина и общий вид заставляли думать, что и второе тоже.
Вполне, кстати, рациональная организация «патрульно-постовой службы». Непрерывный круглосуточный мониторинг подведомственной территории, теснейшая связь с населением, а также и достаточное количество рабочих мест, в рассуждении борьбы с безработицей.
— Господа что-нибудь желают? — поинтересовался приказчик, или хозяин, кто его разберет, после того, как Новиков с Левашовым минут около пяти рассматривали ассортимент, обмениваясь нейтральными репликами. Больше всего их, конечно, интересовали ценники.
— Да вот, видите ли, возникли настолько непредвиденные обстоятельства, что требуется незамедлительно, прямо вот сейчас, некоторая сумма наличных денег, — сообщил Андрей, умело изображая смущение благородного человека, оказавшегося в не совсем благовидной ситуации. В карты, например, проигрался, и либо долг нужно отдавать, либо отыгрываться. — Не возьмете ли? Жаль расставаться, но — буквально никакого выхода…
Он протянул через прилавок «Лонжин».
Как отметил Новиков, антиквар принял часы с не совсем покерным выражением лица. В момент разглядел ценную вещь.
Но рассматривал их долго, откинул обе крышки, сунув лупу в глазницу, поглядел механизм. И пробы на цепочке и корпусе, конечно. Пробы настоящие, швейцарские, тех еще времен. За них Андрей не боялся.
— Да, вещь, конечно, заслуживающая, — наконец резюмировал господин Штилькинд (или его приказчик). — Мне бы тоже было жаль расставаться, если фамильная ценность. Так я и в заклад могу взять. Двести рублей, под сто процентов, срок месяц.
«Ого, — подумал Новиков, — с альтруизмом и совестью у них здесь тоже не очень».
— Не уверен, что я задержусь в Москве. И двести — не сумма. А ежели просто купите?
— Тогда пятьсот. Без запроса.
В общем, сравнительно по-божески. Аналогичный товар на витрине — от трехсот до тысячи, в зависимости от размеров и веса.
— Как же без запроса? Я вот тут вижу, — он провел рукой над прилавком, — а у меня вещь старинная, скоро сто лет, а идут, как часы, — вроде бы сострил он. — И цепочка, заметьте, того же времени, чистых пятьдесят граммов. Восемьсот.