Хлопотливая нация (сборник рассказов)
Шрифт:
– Замолчи, – прошептал я. – Ну, чего там…
– Не замолчу я! Хор отвратительный, режиссерская часть хромает и певицы безголосые… Да у нас бы в Одессе пяти минут не прожила такая оперетка!
В третьем акте Костя выразил еще более недвусмысленное неудовольствие и даже попытался намекнуть, что мы можем потребовать возврата напрасно брошенных денег.
– Да ведь мы не платили, – возразил я.
– Мало что – не платили… Так они этим и пользуются? Зрители, после Костиной критики, вероятно, нашли, что
Прожил Костя у меня неделю. Денег у меня он брал мало – на самое необходимое – и тратил их с таким вкусом, что все относились к нему подобострастно и почтительно, а на меня не обращали никакого внимания… Он был так ослепителен, что я все время являлся серым, однотонным контрастом ему. Уезжая, взял у меня на дорогу.
– Были деньги, – небрежно улыбнулся он своими прекрасными губами, – да вчера как раз просвистел их все в «Аквариуме». Безобразие, в сущности. Посмотри-ка счет какой!..
Он вынул из кармана измятый счет и показал итог: 242 р. 40 к.
Меня удивило, что отдельные строчки, когда я бросил на счет быстрый взгляд, были такого содержания:
Шницель по-гамбур………………….1р.
Водка и бутер…………………………..70 к.
Папиро…………………………………….20 к.
Сифон………………………………………50 к.
И, кроме того, мне показалось, что первые две цифры итога 242 р. 40 к. были написаны более темными чернилами, чем последующие три.
Но я ничего не сказал, сочувственно покачал головой, обнял на прощанье Костю Зиберова, сердечно простился с ним и – он уехал в свою веселую Одессу.
Очень часто вспоминал я Костю Зиберова и, сказать ли правду, частенько скучаю по Косте Зиберове…
Смерч
Услышав звонок в передней, кухарка вышла из кухни, открыла парадную дверь и впустила Кирилла Бревкова, пришедшего в гости к хозяину дома Терентьеву.
Кирилл Бревков имел рост высокий, голос очень громкий, смеющийся и лицо веселое, открытое, украшенное светло-красным носом и парой сияющих, как звезды, глаз.
При одном взгляде на этот треугольник, углы которого составляли два глаза и нос – можно было безошибочно определить, что Кирилл Бревков живет на земле беззаботно, радостно, много ест, много говорит и всюду находит себе материал для веселья, заливаясь всю жизнь счастливым безыдейным смехом, столь редким в наш сухой век…
– Здравствуй, Пелагея! Как поживаешь?
– Спасибо, барин. Пожалуйте.
– Постой, постой… Э! Да что это с тобой, матушка, такое?!
Он взял руками пылающее от кухонного жара лицо Пелагеи и повернул его к свету.
– Да ведь на тебе, матушка, лица нет!! Ты больна?
– Н-нет! – испуганно прошептала
– Да ведь ты же бледна как смерть… Краше в гроб кладут! Тифом была больна, что ли?
Багровая Пелагея действительно побледнела и вздрогнула.
– Неужто хворая?!
– Матушка! Да ведь ежели так с тобой, не знаючи, встретиться – так тебя за привидение, за русалку примешь! Сама белая-белая, а глаза горят лихорадочным блеском! Похудела, осунулась…
Кухарка охнула, всплеснула толстыми руками и с громким топотом убежала в кухню, а Кирилл Бревков посмотрел ей вслед смеющимся, лучезарным взглядом и вошел в гостиную.
Его встретил 12-летний Гриша. Вежливо поклонившись, он сказал:
– Драсте, Кирилла Ваныч. Папа сейчас выйдет. Напустив на себя серьезный, мрачный вид, Кирилл Бревков на цыпочках подошел к Грише, сделал заговорщицкое лицо и шепнул:
– Папаше признались?
– В чем?
– Насчет недопущения к экзамену?
Гриша растерянно взглянул в сверкающие глаза Бревкова.
– Какое недопущение? Я допущен.
– Да-а? – протянул Кирилл Бревков. – Вы так думаете? Ну, что ж – поздравляю! Блажен, кто верует…
Хе-хе!..
Он сел в кресло и преувеличенно грустно опустил голову.
– Жаль мне вас, Гришенька… Влопались вы в историю!
– В ка… кую?!..
– А в такую, что я сегодня видел вашего директора Уругваева. «Как идет у вас, – спрашиваю, – Терентьев Григорий?» – «Отвратительно, – говорит. – На совете постановили не допустить его к экзаменам!» Вот оно что, молодой человек!
Если бы Гриша был наблюдательнее, он заметил бы, как дрожали полные губы Бревкова и каким весельем сверкали его бриллиантовые глазки… Но Грише было не до этого.
Он тихо побрел в детскую, спрятав голову в узкие плечи и шепча под нос:
– Господи!
В гостиную вышел сам Терентьев и облобызался с гостем.
– Здорово, Кирилл! Сейчас и жена выйдет. Вышла и жена.
Она была худощавая, тонкогубая, с прической, взбитой высоко-высоко над желтым лбом.
– Анна Евграфовна! Неизмеримо рад видеть вас! Ручку-с! Давно вернулись из Москвы?
– Позавчера.
Она оглядела мужчин пытливым взором и с деланным равнодушием спросила:
– Ну а вы, господа, как проводили без меня время? Кирилл Бревков хотел заявить, что он не виделся с мужем со времени ее отъезда, но пытливое лицо Анны Евграфовны показалось ему таким забавным, что он ухмыльнулся и загадочно сказал:
– Было всего!
– Да? – криво улыбнулась Анна Евграфовна. – Вот как!
– Кстати! – обернулся к мужу Бревков. – Вчера я встретился с той полькой!
– С какой? – удивился Терентьев.
– Ну с этой, знаешь… Станиславой. Которой ты платье тогда токайским облил. Вспоминали тебя.