Хмара
Шрифт:
Подумав, Гришутка согласился. Условия казались ему приемлемыми.
— Договорились! — повеселел Раевский. — Сейчас так и сделаем. Только ты обязательно поделись конфетами со своей сестрой. Ей тоже, наверное, хочется конфет. Ладно?
— Ладно, — сказал мальчик. — Я и так с ней всегда делюсь.
— Нуты совсем молодец! — воскликнул Раевский и словно невзначай, спросил:-А где сейчас твоя сестра? Куда ты понесешь ей конфеты?
Раевский походил на крупного жирного кота, приготовившегося к прыжку.
— Не знаю, — простодушно ответил Гришутка.
— Тебе
— Не знаю.
Что бы ни спрашивал Раевский, в ответ он слышал неизменное и простодушное «не знаю». Провозившись с мальчиком час, Раевский потерял терпение и рявкнул:
— Выпорю гаденыша. Говори, а то!.. — Он снял поясной ремень.
Мальчик невольно попятился и спиной уткнулся в колени дежурного полицая. Полицай пинком толкнул его к Раевскому, тот повалил Гришутку на пол и взмахнул ремнем. Удар, еще удар!..
Гришутка закричал тонко и пронзительно. Спасаясь от ремня, он ползком, по-зверушечьи, юркнул под стол. Дежурный полицай развеселился: прыток оказался парнишка. Раевский только сверкнул на него глазами и принялся выгонять мальчика из-под стола. Но Гришутка ловко маневрировал, и удары Раевского не достигали цели. Полицай, старающийся сдержать смех, услужливо подал ухват. С помощью ухвата Раевскому удалось выгнать мальчишку из-под стола и прижать его рогулиной за шею. Гришутка захрипел, забился. Смешливость с полицая как ветром сдуло, он проговорил с испугом:
— Задохнется пацан, Иван Яковлевич. Гля, уж посинел!
Раевский отшвырнул ухват. Тяжела дыша, отошел к окну. Бросил полицаю:
— Отведи его обратно. Гаденыш какой!..
Перед тем как войти в кладовку, где сидели его мать и родные Нюси Лущик, Гришутка вытер рукавом слезы, заправил в штанишки выбившуюся рубаху и несколько раз глубоко вздохнул, расправляя сдавленные легкие.
В кладовку свет проникал лишь сквозь кошачью прорезь у порога. В полумраке никто не заметил на лице мальчика синяков, а сам он ни единым всхлипом не выдал себя. Скорей капризным, чем плаксивым голосом рассказал, чего добивался от него Раевский, и замолк. Как и у сестры, у него был упрямый и скрытный характер, он терпеть не мог выставлять на всеобщее обозрение свои чувства, особенно когда дело касалось его мальчишеских обид.
Гришутка воображал себя разведчиком, которого враги захватили в плен, и вел себя так, как, по его представлениям, подобало вести разведчику. Он был даже доволен, что Раевский бил и душил ухватом: всех разведчиков бьют и мучают. Одно лишь смущало его — малодушное бегство на четвереньках под стол. Гришутка сомневался, чтобы так мог поступить настоящий разведчик.
Раевскому ничего не удалось добиться от арестованных. Засады в хатах Печуриных и Лущик тоже не дали результатов: никто туда не приходил, лишь соседи попросили разрешения накормить ревущую от голода и жажды скотину. Следы Наташи Печуриной не обнаруживались. Рана на голове Нюси Лущик оказалась настолько серьезной,
Раевский ходил злой, раздраженный. Распутать клубочек оказалось не так-то просто.
— Ты, Иван Яковлевич, соседей ихних поспрашивай, — посоветовал ему Башмак, отводя в сторону хитрый взгляд. В сельуправе, кроме них двоих, не было никого, но Башмак зачем-то оглянулся, придвинулся к Раевскому и зашептал: — Покарай меня господь, ежели соседи не знают, кто к Печуриным или к Лущик хаживал. Из окошка завсегда видно. Ты поспрашивай баб, они и расскажут. Не палкой, а лаской, душевно действуй.
— Вот тебе, умник, это и поручу, — неприязненно сказал Раевский. — Вы мастера советы давать, а как до дела дойдет — в кусты.
— Ить я с превеликим старанием, Иван Яковлевич, исполнил бы, — сказал Башмак доверительно. — Да твоего авторитету нема у меня. Кто я для них, чтоб мне правду-матку открывать? Они смешки около меня будут строить, а слова путного не скажут.
— М-да! — Раевский вспомнил: недавно Карпо Чуриков рассказывал ему, как не любят и боятся сельчане Башмака. — С твоей рожей… Действительно!
— Во-во. Об чем и говорю! — воскликнул Башмак. — Мне энто дело не с руки. А при твоем авторитету, Иван Яковлевич, раз плюнуть. Девок-подружек допроси, особливо ухажеров. Могет быть, они и есть подпольщики, а?
— М-да, — опять мыкнул Раевский, но на этот раз уже с явной заинтересованностью.
Колю Найденова арестовали в тот момент, когда он мастерил себе зажигалку. Как у всякого юного техника, у него был специальный ящик, в котором хранились инструменты, куски латуни и олова, мотки проволок разных сечений, жестянки, гвозди и шурупы. В этом же ящике держал Коля и радиодетали. Когда за ним пришли полицаи, Коля сидел на полу возле своего ящика и работал напильником.
— Радиоприемниками занимаешься? — спросил у него в сельуправе Раевский. Коля честно ответил, что приемники он мастерил до войны, а теперь не имеет возможности, потому что негде достать радиодетали.
— А это что? — Раевский совал ему под нос перегоревшую радиолампу и расшатанный пластинчатый конденсатор, найденные в ящике. — Что это, я спрашиваю?
Коля Найденов не чувствовал за собой никакой вины, но от зловещего голоса Раевского и всей той мрачной обстановки сельуправы, в которой он очутился нежданно-негаданно, его пробрала дрожь. Ему вспомнились страшные рассказы о полицаях, и его обуял ужас.
— Я ничего не знаю! — плачущим голосом закричал он, видя, как Раевский приближается к нему медленной походкой. — Пустите меня! Не трогайте меня!
Его никто и не думал трогать. Раевский даже улыбнулся Коле.
— Чудак-человек! — проговорил он не без добродушия. — Кто тебя тронет, если ты не виновен! Ты расскажи, откуда у тебя эти радиодетали. А ты волнуешься чего-то, кричишь! Я и вправду могу подумать, что ты виновен.
Колю била противная мелкая дрожь, он никак не мог собраться с мыслями.