Хмельницкий.
Шрифт:
Раздался всеобщий хохот. Силантия все хорошо знали как сильного, мужественного и исключительно добродушного человека. Иногда его шутя называли «мама Силантий», такие у него были ласковые, светлые глаза. Однажды в боях под Ельцом он наскочил на разгоряченного схваткой боярина, сопровождаемого пятью стрельцами, и предложил ему сложить оружие. Боярин хвастливо отказался: благородная кровь, мол, велит уничтожать воровское племя холопов. «Мама Силантий», оглядев вооруженную охрану боярина, добродушно сообщил, что умеет, дескать, заговаривать всякую кровь, и… вступил
— Нате вам заговоренного боярина. Он вместе с пятью стрельцами хотел запачкать меня своей благородной кровью, так я ее заговорил…
— А стрельцам?
— Некогда было, их я зарубил…
На следующий день, на рассвете, посольство, возглавляемое Пушкарем, отправилось в опасное путешествие. Семен сам проверил, как Силантий Дрозд подготовился к дороге, а запорожскому казаку Онисиму из Олыки, привычному к далеким переходам, посоветовал осмотреть снаряжение двух молодых казаков.
На дороге за лесом, откуда выезжал Семен Пушкарь вместе со своими товарищами, в пелене серого рассвета маячила одинокая фигура. Это был Иван Болотников. Семен слез с коня, чтобы еще раз попрощаться со своим атаманом.
— Не нужно лишних слов, Семен, — сказал Болотников. — Это я… Семен, чтобы помнил… Ведь мы с тобой побратимы!..
По обычаю предков, трижды накрест поцеловались молча. Семен так же молча вскочил на коня и помчался следом за товарищами. Только отъехав далеко в поле, оглянулся — на опушке леса все еще виднелся его побратим.
5
Стояла на удивление теплая весенняя погода. В Путивле в садах зацвели вишни, крестьяне ближайших сел и хуторов работали в поле, досевая гречиху и просо.
Но на всем лежал отпечаток войны, жизнь текла тихо, приглушенно, Какой-то скорбью, тревожным ожиданием была охвачена земля — хутора и села. За время долгого путешествия верхом товарищи Пушкаря стали молчаливыми, а тишина, их окружавшая, навевала еще большую тоску на всадников.
С первого взгляда Путивль показался им опустевшим. Это впечатление не менялось и оттого, что у ворот замка и по близлежащим улицам беспрерывно сновали вооруженные гонцы князя Григория Шаховского.
Попадавшиеся в пути одинокие всадники с любопытством смотрели на небольшой отряд Семена Пушкаря. Семену и его товарищам трудно было скрыть от местных жителей не только свое воинское ремесло, но и заметную усталость от длительного путешествия. Люди узнавали в них боевых казаков, недавно лишь побывавших в сражении. И без расспросов всем было ясно, что они приехали оттуда, с полей кровавой битвы под Москвой.
— Э-эй, казаки! — окликнул их вооруженный охранник у ворот замка. — Въезжать сюда без разрешения нельзя…
— Нам к воеводе, князю Шаховскому, — объяснил Пушкарь, не останавливая коня.
— Как раз к князю и нельзя! — И охранник преградил путь коню, выставив перед ним старую стрелецкую пищаль. — Говорят же тебе, что
— Не будь ты репейником, пан охранник, — спокойно ответил ему Семен, придерживая своего сивого коня.
— И божьим дурачком, — добавил Силантий, поставив своего коня рядом.
— А что я, слепой, не вижу, откуда приехали? Не ведено!..
Семен соскочил с коня и, взяв его за поводья, подошел к охраннику. Заспанный молодой часовой, пощипывая реденькую курчавую бородку, с заметной робостью следил за Семеном, готовый отступить при первом же-натиске…
— Такой приказ…
— Приказ надо выполнять, а не пнем стоять перед воротами! Говорят тебе — к воеводе гонцы от старшего народных войск, от Ивашки Болотникова! А ты с приказом, чудак.
— А если воеводы нет в городе… «Не будь репейником»! — с сердцем произнес ратник.
— Нечего спросонья шуметь, — уже миролюбиво заговорил Семен, понижая голос. — Раз князь выехал, так и скажи: выехал, мол, князь Шаховской туда или туда!.. Куда он подался, где его искать нам теперь, словно ветра в поле?.. Послушай-ка ты, рать ни чертова, ни божья, не слыхал случайно: где сейчас царевич Димитрий с боярами да войсками стоит?
Охранник робко улыбнулся, все время пятясь к замковой стене. Семен Пушкарь наступал-на него, ведя за собой изнуренного коня. Улыбка часового не трогала черствые сердца боевых казаков. Но Семен понял, что тот кое-что знает и о царевиче.
— Чего клыки скалишь, выполняй службу, чертов теленок!.. Давай рассказывай, куда выехал Шаховской? — вмешался в разговор нетерпеливый Силантий, продолжавший сидеть на коне.
— Что я, чародей, по следу угадываю, куда тот князь уехал? — уже успокоившись, ответил ратник. — Наверное, тоже к царевичу… — И, наклонившись к Семену, тихо сказал: — У нас тут кобзари слух пустили… Не тот, мол, царевич объявился…
— А кто же этот, что царевичем себя называет? — допрашивал его Семен.
— Так себе, говорил слепой… Какой-то мужичишка. Водку пьет, на царицу Марину не глядит, а князь Ружинский покрикивает на него, как на своего холопа. Сюда архипастырь Гермоген из Москвы святое письмо прислал. Пишет, что настоящий Димитрий убиен бысть от рук…
— Ну, ты, попридержи свой язык… А то слишком он у тебя разболтался! — для пущей важности прикрикнул Семен.
Ратник махнул рукой, посмотрел на высоко стоящее солнце. Потом объяснил:
— Вот и наш отправился куда-то в Глухов, потому что там, сказывают, царевич находится. Держит совет с польскими воеводами. С помощью войск князя Ружинского и Меховицкого хотят московский престол завоевать. Но все это без толку…
— Без толку? — переспросил Семен, соображая, как ему быть: отдохнуть в Путивле или ехать дальше?
— Потому что ничего не выйдет из этого, казаче. Если уж об этом люди гуторят, святые отцы в грамотах пишут, так считай, что дело пропащее… Какой уж тут престол! Наш воевода наслушался всех этих разговоров, кобзарей велел выгнать из города, а грамоту Гермогена прочитал, сжег ее и помчался спасать царевича.