Хмельницкий.
Шрифт:
— Вон, глядите, как жолнеры Потоцкого по ветру пускают хаты наших крестьян!
Никакими словами нельзя было утихомирить горячих каневских, чигиринских, черкасских и переяславских казаков. И Дорошенко неохотно отходил в сторону от воза, откуда говорили наказной и сотники. Он искал поддержки среди реестровых казаков, в куренях лихих сечевиков, сторонников морского похода. С ними Дорошенко мог скорее найти общий язык.
— Не время сейчас казакам затевать войну с королевскими войсками. Не время, потому что король решил поставить на своем, на то он и король! —
— Онысько вернулся! Бородатый жолнер привел!.. — воскликнул старик Тимоха, которого до сих пор казаки называли Рязанцем. Казак Онысько был его старым побратимом. И теперь они вместе отправились с Запорожья, чтобы помочь казакам.
Побитого, израненного казака привел не один, а трое польских жолнеров. Рыжебородый жолнер был у них старшим и вел как к себе домой. Особенно удивил казаков, когда заговорил с ними на украинском языке:
— Братья, заберите своего казака, помогите ему. Да не болтайте, что жолнеры привели его. Жолнер тоже человек, у него есть и душа и семья! Коронный взбесился после неудачи на болоте. Жолнеры тихонько посмеиваются, но приказы выполняют. Кому нужна эта война?.. — вполголоса говорил обросший жолнер, озираясь по сторонам.
Когда жолнеры собрались уходить, чтобы затемно вернуться к своим, к бородатому подошел полковник Гуня.
— Погоди, браток. Ты не… — напрягал он память.
Но жолнер быстро прикрыл ему рот рукой.
— Не надо, пан Гуня. Да, мы встречались когда-то… Я Ставецкий, — тихо произнес он, — но об этом никому ни слова. Нам еще придется встретиться, и трудно предугадать, при каких обстоятельствах. Лучше, если казаки не будут знать, кто я. Да и незачем всем знать, кто и почему спасал старика Оныська… — И, повернувшись к товарищам, быстро ушел.
Морозная ночь поглотила жолнеров, словно их и не было здесь.
Казаки осветили несколькими факелами окровавленное лицо старого Оныська. Никто не расспрашивал его, не требовал объяснений. Все знали, почему и зачем добровольно пошел он навстречу каневским казакам. Знали и о том, что он должен попасть в плен к киевскому воеводе и своими «признаниями» обмануть поляков, убедив их идти в сторону Куруковских озер! Онысько до сих пор держался рукой за окровавленную щеку, а второй отмахивался от вопросов его многочисленных друзей. Только Тимохе улыбнулся, превозмогая боль.
— Чужими были проклятые паны старосты, чужими и остались. Разве я им хоть что-нибудь сбрехал? Говорю, ищут каневские казаки путей для отступления, потому что не могут уже сдерживать напор войск панов Потоцкого и Тишкевича… А он, проклятый католик, по зубам… Ну разве только не доживу! Я тоже посчитаю ему его панские зубы!.. Что же мне было делать, признался! «Пойдут, говорю, вот сюда, в обход озера…» Спасибо, жолнер попался с доброй душой. «Бежим, говорит, из этого подвала, мы проводим». Есть еще добрые люди
Старик рассказывал, как допрашивали его поляки. Но рассказывал так, чтобы не нагонять страху на старшин и казаков. Даже о выбитом шляхтичем зубе говорил: «Проклятая кость треснула от панского кулака…» А своего спасителя — польского жолнера — он прозевал. И вдруг забеспокоился:
— А где же мой спаситель? «Пойдем, говорит, старый казаче, а то тут и челюсти повыворачивают…» Смотри-ка, уже и нет его.
— У него тоже свои паны и командиры. За такой поступок могут и голову свернуть. Это наш человек, убежал в Белоруссию от покойного Жолкевского…
— Да, шляхтичи Потоцкие не погладят по головке за такое…
— Мои хлопцы повели их. Скажут: «Убежали из плена», — объяснил полковник Гуня.»
Возле Оныська еще толпились казаки. Старшинам надо было спешить, время шло. Хватит ли его, чтобы расставить казаков для решительного отпора королевским войскам у этих озер?
В кругу старшин не утихали споры, горячо поддерживаемые полковником Дорошенко.
— Не дело, говорю, Нестор, затевать бой с войсками коронного гетмана! — настойчиво доказывал Дорошенко наказному.
— Да разве мы затеваем, Михайло? Да пропади он пропадом, трижды проклятый гетман! Он же напал на нас. Отразим нападение королевских войск, тогда и отправляйтесь в поход. Вольному воля… Жолнеры Потоцкого наседают, как на басурманов! Снова уничтожили почти всю заставу черкассцев. Едва вырвались добровольцы запорожцы с пушками… Нет, полковник, до тех пор, покуда я буду наказным, с поклоном к гетману не пойду, я командир, а не проситель от имени украинского народа. Вот тебе и весь мой сказ.
25
Страшным судом назвали казаки эту ночь.
— Будь я проклят, чтобы когда-нибудь полез в такую драку! — услышал Нестор Жмайло в разгар боя.
Его и самого терзали сомнения, — казалось, что и в душе происходил страшный бой. Отступление — это не только гибель казачьих полков. Это вечный позор. И он не прекращал боя, потому что смерть на поле брани — это казацкое знамя благородства, силы и гордости! Наказной шел в бой, ведя за собой то сотню против жолнеров, то целый полк против отрядов, состоящих из польских, белорусских и волынских посполитых.
В таких горячих схватках прошла ночь. А мороз крепчал, сковывая кровь в жилах. Тесно крови, тесно и душе казацкой в этом адском беспрерывном, бою. Отбить!.. Отбить и это последнее яростное нападение взбесившегося шляхтича. И горячей становилась кровь в жилах… лилась она на покрытую снегом и скованную морозом приднепровскую землю!..
— Пан Нестор! — узнал наказной голос Карпа Полторалиха. Оглянулся, услышав у себя за спиной звон сабли.
Гусар уже занес карабелю над головой наказного, но Карпо сумел подставить под удар свою саблю, сгоряча окликнув наказного. Рассвирепевший гусар обернулся и, выругавшись, скользнул карабелей по подставленной Карпом сабле, чуть задев руку Жмайла. Но в этот же момент гусара настиг смертельный удар Карпа.