Хмурый Вангур
Шрифт:
Открылась дверь, и Кузьминых, не раздеваясь, торопливо прошел к столу.
— Ну, вот что. — Он отодвинул руки Наташи и сам завладел картой. — Из этих вот юрт люди идут на поиски вверх по течению Вангура. Из этих, этих и от нас, с базы, — им наперерез, на северо-восток. Впрочем, вы это знаете… Город будет вызывать вас по радио три раза в день. А по утрам…
— Кого это — вас?
— Детский вопрос. Вас, товарищ Корзухина. — Это было сказано сухо и раздраженно.
— То есть… как это?
— Я же сказал:
— Но, Алексей Архипович… — И только тут Наташа поняла: ее в урман на поиски не берут. — Вы что же, думаете, я здесь останусь?
— А вы что, думаете, не останетесь?
— Я иду в тайгу с Куриковым.
— Ошибаетесь. С ним иду я.
— А я?
— Вот что, товарищ Корзухина, прекратите эти бесконечные бестолковые вопросы и слушайте совершенно официальный инструктаж! Ясно?
У Наташи дернулись брови, губы открылись, но она промолчала…
Через полчаса из поселка вышла в урман еще одна партия. Впереди оленьих упряжек шли на лыжах Василий Куриков и профессор Кузьминых.
2
По лесу петляют следы. Нехорошие следы. Шаг у людей неширокий, скованный, видно, что еле волочили ноги. Идущий сзади часто ступал не в след товарища, а в сторону — пошатывало человека. Вот тут они сидели, без костра, просто так. Вставали, упираясь руками… Нехорошие следы.
А вот и сами люди. Заросшие землистые лица; сухая, потрескавшаяся кожа обтягивает кости. Бродни обернуты кусками брезента, перетянуты ремнями и бечевками.
Борис остановился, дожидаясь Юры, взглянул на компас.
Все правильно. Только вот расстояние черт разберет. Сколько они прошли? Сколько осталось? Ни одной приметы, по которой можно бы ориентироваться. Урман и урман.
Юра сзади глухо ойкнул. Пушкарев обернулся. С перекошенным лицом Юра силился подняться из снега. Борис Николаевич помог ему встать, но тот свалился снова.
— Нога… Подвернул.
— А ну сядь. Посмотрим.
Они так и не поняли — растяжение или вывих. Идти Юра не мог. Щиколотка быстро опухала. Пушкарев вырубил палку и смастерил грубый костыль. Потом стал перекладывать ношу в один рюкзак. Камни, шлихи, фотопленка, палатка да разная мелочь. Он уложил сначала шлихи и камни, потом пленку. Взвесил на руке тючок с палаткой и вопросительно взглянул на Юру. Тот кивнул:
— Обойдемся.
— Нет, выбрасывать не будем.
Пушкарев вытащил палатку из чехла и ножом распластал ее пополам. В обоих кусках брезента он
В этот день прошли километра четыре, не больше. А вечером впервые взялись за ремень. Юра сначала не понял, зачем Борис начал крошить сыромятную завязку от бродня.
— Варить.
— Брось. Чепуха. Это только в романах…
— Обычный ремень, пожалуй, чепуха, — согласился Пушкарев, посасывая пустую трубку, — а сыромятный — нет… Впрочем, посмотрим. Сам я тоже не пробовал.
Юра слабо махнул рукой. Мучила боль в ноге, внутренности сводило так, будто из них выкачивали воздух. Сидя в неудобной позе — только бы не тревожить лишний раз ногу, — Юра напряженно уставился в огонь, изредка поглядывая на товарища. Стараясь казаться спокойным и рассудительным, заговорил:
— Вот что, друг Пушкарев, у меня есть одно предложение… хорошее. Слушай. Мне необходимо остаться здесь. — И, сказав главное, заспешил, захлебываясь, боясь, что товарищ прервет его, остановит. — Ты не подумай всяких там этих… романтических… Просто так удобнее. Выгоднее нам обоим. Для дела выгоднее. Понимаешь? Один, без этой моей, — он сердито ткнул в ногу, — дубины, ты намного скорее доберешься до базы. Там дашь мои координаты. Что ты на меня так смотришь?.. Ну, что?
Почти презрительно прищурив глаза, Борис с насмешкой напомнил Юре песню:
— «Заветное слово «Вперед» всех смелых ведет и упрямых»?
— Да ты пойми: тогда все шлихи, все образцы можно оставить здесь, со мной. До базы уже недалеко. Налегке…
— Не дури! — уже сердито оборвал Борис и снова принялся за ремешок.
— А я не дурю, — теперь по-настоящему спокойно и тоже сердито возразил Юра. — Я просто не пойду — и только. Вот увидишь.
— Пойдешь. Вот увидишь…
Наутро Пушкарев ждал продолжения этого разговора. Но Юра молчал. Только когда Пушкарев начал забрасывать снегом костер, Юра поморщился:
— Я ж тебе говорил… Зачем гасишь огонь?
— Ну, хватит, поднимайся.
— Я сказал: не пойду.
— А я сказал: пойдешь.
— Ну, в общем, шагай.
Откуда только сила взялась в Пушкареве — загремел:
— Тебе говорят, вставай, сучье племя!
— Не ори, Борис Никифорович. Не пойду. Вот спичку на всякий случай оставь.
Пушкарев почти прыгнул к Юре, натужившись, рывком поднял его, тот вырвался и, охнув от боли, плюхнулся в снег. Пушкарев опять поднял его. Задыхаясь, Юра крикнул:
— Уйди! Пластом лягу… брыкаться буду!..
Выдохшись, Борис отступил и прислонился к дереву, переводя дыхание.
— Ну ладно. — Глаза его сделались влажными. — Не идешь — все равно заставлю!
Он наклонился, схватил Юру и, рванув на себя, поднял. Негромко, но с громадной внутренней силой, как будто не голосом, а всем своим существом, выговорил: