Хоботок и Ленора
Шрифт:
Все почему-то молчали, и капитан с некоторым удивлением поднял голову: Хоботок, приоткрыв рот, смотрел на Ленору. Петька искоса тоже смотрел на нее. И только сама она терпеливо, внимательно смотрела на отца, пока они не встретились взглядами.
Опустила она глаза ровно на мгновение позже, чем нужно было, чтобы не успеть увидеть, как большое, изрезанное твердыми складками по лбу, со сросшимися черными бровями темное лицо отца стало еще сильнее темнеть, заливаясь бурой краской.
– Хорошо, - сказала девочка.
– Мы пойдем!
Она
Капитан стоял с крепко стиснутыми зубами и слышал, как ребята возились в прихожей молча, молча оделись и ушли, тихо притворив одну за другой обе двери.
Они ушли уже очень далеко по промерзшей вечерней улице, спускаясь к портовому клубу, они уже встали в очередь и купили билеты на сеанс, который начинался очень не скоро - почти через час, и все еще не разговаривали, а капитан Петр Петрович стоял, не расцепив зубы, не двинувшись с места...
Возвращаясь после конца кино, они издали увидели, что все окна в доме черные.
Ключ был на условленном месте, под синичьей полочкой на гвоздике, и кот, которого позабыли на морозе, истомленно подвывал и топтался от нетерпения на крыльце, тычась носом, чтоб не потерять самого первого мгновения, когда откроется щелка.
Они зажгли свет и, настороженно осматриваясь, точно не домой вернулись, а в снежном лесу открывали дверь в медвежью хижину, вошли в столовую и столпились у накрытого стола, на котором стояла наполовину пустая бутылка дорогого портвейна, торт, из которого был вырезан большой треугольник, и раскрытая красивая коробка подарочных конфет, из тех, что сохли и пылились на полках магазина в порту от праздника до праздника.
Два бокала остались друг против друга - один совсем почти не тронутый, другой пустой, со следами губной помады на стекле.
В воздухе стоял, почти исчезая, запах духов из маминого флакона - это заметила только Ленора и безошибочно определила, что из флакона никто не душился, только пробовали на руку и потерли, чтоб понюхать - что за духи.
Уже немного позже, раздеваясь в прихожей, она заметила голубенький мамин гребешок - туалетного столика в доме еще не было, - мама по утрам причесывалась перед этим зеркалом.
Теперь гребешок лежал не так, как весь этот год, когда к нему никто не прикасался, а валялся боком на самом краю, брошенный небрежно после того, как им поправили прическу, и в зубьях запуталось несколько сухих светлых курчавых волосков...
Они поспешили, не сговариваясь, управиться с делами и брыкнуться под одеяла по постелям и погасили свет.
Спать им еще совсем не хотелось, они лежали, подавленные, и думали, думали, пока Хоботок не додумался спросить:
– А как ты думаешь? За что она нас будет ненавидеть?
– Уж она найдет!
– злобно пробурчал Петька.
– Мне-то все равно!
– проговорила Ленора.
– Уж я-то знаю, за что я ее буду!
– Я ей все врать буду! Нарочно. Пускай бесится!
– хвастливо предложил Хоботок,
Она перестала думать об отце, о портвейне, о голубом гребешке и стала прислушиваться. Немного погодя сказала:
– Ну что? Уже заводишься?
– Да-а, - плаксиво сознался Хоботок.
– У меня ножичек потерялся... жалко... ноги замерзли...
Ножичек потерялся еще летом, когда ходили по грибы. Ленора сказала:
– Ну, беги погрейся! Только немножко!
Хоботок, радостно пискнув, схватил в охапку подушку и, обжигаясь босыми ногами о холодный пол, перебежал пять шажков, с размаху бухнулся в постель Леноры, стуча зубами и стараясь поглубже засунуть ноги под одеяло.
– Классный был ножик!
– сказал Петька.
– Ручка красная, с белыми крапинками, как у мухомора.
– Вот он его под мухомором и оставил!
– А куда деваются потерянные вещи?
– вдруг спросил Хоботок.
Петька оживился:
– Ну, у нас они пропадают, а ведь где-нибудь они да оказываются? Только нам их не достать, да?
– Конечно, не достать, раз они потерялись.
В голосе Хоботка вдруг послышалась радость:
– А все-таки, значит, они где-нибудь да есть!
– У нас много чего потерялось, - тянул, вспоминая и улыбаясь, Петька.
– Змея красивого мы упустили, с усатой мордой! Бронзовый жук в коробочке!.. А заводная обезьянка, которая причесывалась перед зеркалом? Где они?
– Ой, обезьянка, обезьянинка моя!..
– вдруг заныл Хоботок.
– Ну где?
– Ну, наверное, есть такой мир потерянных вещей, - задумчиво проговорила Ленора.
– Там сейчас и Хоботиный ножичек с мухоморной ручкой, и все, что мы потеряли, и все, что позабыли, все, что у нас отняли, и все, что мы сами отдали, - все они очень даже прекрасно себя чувствуют в этом тридевятом царстве... Ты только закрой глаза, Хоботеныш... и там наш змей летает, и жук в коробочке поет, и лохматая обезьянка причесывается гребешком, и тот пузырик с елки, а может, и сама прошлогодняя елка там растет, я точно не знаю...
– Растет!
– требовательно пробурчал Хоботок сонным голосом.
– Говори, говори, не останавливайся...
– Я не останавливаюсь. Все, что мы любили и потеряли. Или отдали кому-нибудь! Счастливо живут в этом тридевятом потерянном, подаренном, рассчастливом царстве, и оттуда никто ничего никогда не отнимет, и никто туда не залезет.
Она говорила усыпляющим сказочным голосом, все тише, все больше для себя самой, боясь замолчать, чтоб мальчишки не проснулись.
Вернувшийся капитан Петр Петрович, увидев темные окна, потихоньку вошел, отперев своим ключом, и стоял, хмурясь и прислушиваясь, в столовой, глядя на неубранный стол, потом, стряхнув оцепенение, прикрыл дверь, через которую вошел в столовую, зажег свет и заглянул в темноту детской.