Хочешь жить — стреляй!

Алешина Светлана

Евгений уехал в Москву вчера, проведя неделю на даче с тестем, разбавляя пребывание там рыбалкой и возлияниями. Под влиянием природы, в которую он окунулся после долгой с ней разлуки, он откинул напрочь намерения уделить время семье и в одиночестве за удочкой думал о чем-то своем, вечном, вероятно, о душе.

Впрочем, Лариса могла лишь догадываться, о чем думал

там ее муж, она не придавала этому большого значения. На днях должна была приехать из Молдавии тетя, и ее следовало убедить в том, что приобретенная ей жилплощадь является удачной покупкой и по возможности смягчить удар, который хватит тетю при известии о том, что совсем недавно в этой коммунальной квартире было совершено четыре убийства и одно самоубийство. И эти невеселые события оставили в душе Ларисы, увы, печальный след.

Журавленко задумчиво прожевывал венский антрекот с луком, и мысли его для Ларисы оставались загадкой.

— Я до сих пор чувствую себя ответственной за ее смерть.

Журавленко по-прежнему молчал.

— Просто не предполагала, что все может так обернуться, — послала в его адрес следующую фразу Лариса. — Что вы молчите, сказали бы что-нибудь, что ли?

— А что я могу сказать? — отозвался следователь. — На вашем месте я бы тоже переживал. Кстати, если бы не вы, никто бы, наверное, так и не догадался, что первый кирпич в стену убийств в коммунальной квартире заложила именно она.

— То-то и оно, — вздохнула Лариса. — Я, оказавшись обладательницей ее тайны, решала для себя сложную моральную проблему. С одной стороны, преступник, какими бы намерениями он ни руководствовался, должен быть наказан. А с другой — я на ее месте, наверное, поступила бы так же. И единственное, за что я себя виню, что вовремя не смогла принять правильное решение. Если бы я твердо сказала ей тогда, что не выдам ее тайны (а Кирсанов, кстати говоря, был согласен держать свое слово), этого не случилось бы.

— Не надо винить себя, Лариса, — сказал Журавленко. — Может быть, это слишком грубо и цинично, но я с моральными проблемами, подобными вашей, сталкиваюсь довольно часто. Но я всегда вынужден

держать сторону закона.

Лариса нахмурилась. Слишком уж патетически прозвучали слова следователя, представителя той самой системы, которая, по общему признанию, почти полностью коррумпирована и выбирает скорее не сторону закона, а сторону того, кто больше отстегнет. Однако ресторанная обстановка не располагала к дискуссии по столь щекотливому и наверняка неприятному для Журавленко вопросу, и Лариса промолчала.

— К тому же она сама говорила, что больше не может жить с грехом на душе, — завершил свою мысль Журавленко.

— Кстати, вы так и не рассказали мне о судьбе Чуканова, дяди Каменного и его подручного Клауса, — переменила тему Лариса.

— Клаус во всем признался. Мы взяли его прямо у ночного клуба спустя час после вашего звонка. Он не стал кобениться и сдал своего шефа Чуканова, который, не доверяя своему племяннику, решил убрать его, чтобы тот не болтнул чего лишнего. Самого Чуканова арестовали утром. К сожалению, с его арестом были небольшие осложнения, так как у него оказалось немало покровителей наверху. Но под тяжестью улик рухнул и он.

— Никак не могу понять, неужели у людей начисто отсутствуют не только совесть, но и элементарные родственные чувства! — воскликнула Лариса.

— Да дело в том, что криминал не знает ни национальных, ни половых, ни, увы, родственных различий.

Журавленко с аппетитом посмотрел на принесенный ему вишневый пудинг.

— У вас прекрасные блюда, Лариса… Просто великолепные…

— А сама я готовлю не хуже, а может быть, даже и лучше, — в ее глазах зажглись кокетливые огоньки.

— Это что — приглашение к визиту? — игриво спросил Журавленко. — Ваш муж, кажется, снова отбыл в Москву?

— Да, — со вздохом ответила Лариса. — Но давайте пока все же ограничимся рестораном.

— Могу ли я надеяться…

— Надежда, как известно, дорогой Дима, умирает последней, — напыщенно прервала его Лариса. — Просто сейчас я еще не созрела для этого…