Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы

Мрожек Славомир

Наконец у него не осталось никаких сомнений, что его коллеги по театру обо всем догадывались. Он заметил, что восторженные рецензии стали появляться все реже. А может быть, это только его разгоряченное воображение усматривало повсюду сочувствующие или злорадные взгляды? К счастью, дирекция не изменила к нему своего отношения. В «Болеславе Смелом» он все еще имел огромный успех, хотя и не такой, как в «Гамлете». Как всегда, ему доверили главную роль в новом спектакле, который в скором времени должен был быть объявлен в афишах.

Весь

репетиционный период он очень мучился, но до премьеры дело дошло уже без особых трудностей. Он сидел перед зеркалом, не смотря в него, уже загримированный, готовый к выходу. Раздался звонок помощника режиссера, он грузно поднялся и… разбил головой висевшую под потолком лампу. В смущении он посмотрел на дверь. В коридоре, как нарочно ярко освещенном, стояла почти вся труппа. Это были его товарищи актеры, в большинстве люди очень способные, но которых он всегда оставлял на два сантиметра позади. Несколько минут они молча смотрели ему в глаза.

Итак, с театром он должен был расстаться. Он хватался за различные профессии, менял их по мере того, как увеличивался его рост. Некоторое время был статистом в Театре юного зрителя, потом мальчиком на посылках. Был стрелочником на трамвайной линии. Стоял неподвижно на перекрестке в кожухе — человек среднего роста. Но жил он, главным образом, распродавая вещи, приобретенные в период преуспевания. Он вырос еще немного и остановился.

Сколько он выстрадал? Что перечувствовал? Фамилия его уже давно исчезла с афиш и покрылась пылью забвения. Он стал простым служащим страховой кассы.

Несколько лет спустя, в одну из суббот, в канун выходного дня, он пошел в театр лилипутов. Шло представление. Извлекая мятные конфетки из бумажек, он смеялся — было довольно интересно. После спектакля, застегивая в раздевалке свое длинное синее пальто, он хмыкнул про себя, довольный, предвкушая ожидающий его ужин:

— А эти малютки довольно забавны.

Лев

Цезарь дал знак. Поднялась решетка, и из черной дыры послышались звуки, напоминающие усиливающиеся раскаты грома. Христиане сбились в кучку на середине арены. Толпа встала с мест, чтобы лучше видеть. Хриплое рычание, катящееся, как лавина камней во время обвала, возгласы, полные восхищения, и крики отчаяния. Первая львица, быстро и мягко перебирая лапами, выбежала из туннеля. Игры начались.

Сторож Бондани Каюс, вооруженный длинной жердью, проверил, все ли звери приняли участие в страшном игрище. Он уже готов был облегченно вздохнуть, когда обнаружил, что один из львов остановился у самых ворот и, не торопясь выходить на арену, спокойно ест морковку. Каюс разразился проклятиями, поскольку в его обязанности входило наблюдать за тем, чтобы ни один хищник не кружился по арене бесцельно. Он приблизился ко льву на расстояние, предусмотренное правилами безопасности и гигиены труда, и ткнул льва жердью в ягодицу, чтобы раздразнить его. К удивлению Каюса, лев только повернулся

и махнул хвостом. Каюс ткнул его еще раз, немного сильней.

— Отцепись, — ответил лев.

Каюс почесал затылок. Лев недвусмысленно дал понять, что агитировать его не надо. Каюс был человек незлой, но боялся, что надзиратель, заметив его нерадивость, бросит его к обреченным. С другой стороны, он не хотел ссориться со львом. Поэтому он попробовал его уговорить.

— Ну, сделай это для меня, — сказал он льву.

— Дураков нет, — ответил лев, продолжая грызть морковку.

Бондани сбавил тон.

— Я не требую, чтобы ты сразу же кого-то сожрал, но хоть бы покружился, порычал, так, для алиби.

Лев махнул хвостом.

— Я же тебе сказал: дураков нет. Увидят меня там и запомнят, а потом иди доказывай, что ты никого не ел.

Сторож вздохнул. Потом спросил с оттенком грусти:

— Ну, а на самом деле, почему ты не хочешь?

Лев внимательно посмотрел на него.

— Ты сказал слово «алиби». Разве тебе не приходило в голову, почему все эти патриции сами не бегают по арене и не пожирают христиан, вместо того чтобы пользоваться нашим братом, львами?

— Не знаю. Да ведь это все люди старые, астма, одышка.

— Старые! — буркнул лев, с сожалением посмотрев на сторожа. — Ты совсем не разбираешься в политике. Просто они хотят иметь алиби.

— Перед кем?

— Перед элементами нового, которое пускает ростки. В истории всегда нужно ориентироваться на новое, на то, что пускает ростки. Разве ты никогда не думал о том, что к власти могут прийти христиане?

— Они — к власти?

— Разумеется. Надо только уметь читать между строк. Что-то мне кажется, что Константин Великий рано или поздно договорится с ними. Начнется ревизия, реабилитация. Тогда этим в ложах будет легко сказать: «Это не мы. Это львы».

— Да, я не подумал об этом.

— Вот видишь. Но черт с ними. Я боюсь за собственную шкуру. Если дело дойдет до этого, то все видели, что я ел морковку. Хотя, между нами говоря, морковка страшная гадость.

— А все же твои коллеги едят этих христиан за милую душу, — злорадно сказал Каюс. Лев скривился.

— Примитив. Близорукие конъюнктурщики. Идут на что угодно. Колониальная темнота.

— Слушай… — заикнулся Каюс.

— Ну?

— Если эти христиане, понимаешь…

— Что, христиане?

— Ну, придут к власти…

— И что?

— Ты не мог бы засвидетельствовать, что я тебя ни к чему не принуждал?

— Salus rei publicae summa lex tibi est[1], — сказал сентенциозно лев и опять принялся за свою морковку.

Монолог

Панна Стася, еще две больших. Вредно? Мне тоже вредно. Ну, пожалуйста.

Лето прошло. Последние кукушки перестают куковать… У меня к тебе просьба… Будь настолько любезна, прокукуй несколько раз? Будь другом. Не кукуешь? Я тоже не кукую.