Хочу тебя испортить
Шрифт:
Смотреть на нее не желаю. Иначе точно не сдержусь и прихлопну, на хрен, на месте.
Подобрав свалившуюся во время всей этой возни сумку, взбегаю по лестнице, словно за мной сам черт гонится. Да так и есть! Как тень он, потому что во мне сейчас сидит.
Не выхожу из комнаты, даже когда подходит время ужина. Не потому, что чего-то боюсь или стыжусь! До самой ночи тушу в себе желание прикончить эту долбаную инфузорию.
Знаю, если увижу ее, взорвусь.
В попытках хоть немного загасить все еще бурлящую в груди ярость, ближе к вечеру выдергиваю из кипы хлама на краю стола
С ней я еще разберусь…
Пока голова гудит от сбившихся в ебучий рой мыслей, рука непрерывно работает, с шорохом расчерчивая белый лист.
Конченая доносчица. Каким бы ни было мое к ней отношение, не предполагал, что она упадет еще ниже.
Я научу ее держать язык за зубами.
Бестолковая ракушка. Она пожалеет, что приехала в этот город.
Мерзкая зарвавшаяся личинка. Даже ненависти недостойна. Удавить и забыть.
Когда листок оказывается почти полностью заполненным, и на нем практически не остается белых участков, с некоторым удивлением понимаю, что получившийся рисунок походит на мангу [5] .
5
Манга — японские комиксы, нарисованные тушью. Прародитель аниме.
Не то чтобы я совсем в этом стиле не работаю. На планшете достаточно часто берусь за что-то подобное. Только не собирался убивать время и силы на эту сводную бестолочь. Еще я всяких пустоголовых шкур не рисовал! А тем более ее.
Сердито смяв листок, забрасываю его в корзину и поднимаюсь из-за стола.
Сегодня на ужин у меня никотин и пиво. Хорошо, что додумался пару лет назад обзавестись собственным портативным мини-холодильником. Когда нет желания видеть рожу отца, отлично помогает скоротать время.
Захватив бухло и сигареты, выбираюсь через окно на крышу. Свободный порыв ветра тотчас окатывает прохладной волной воздуха. По спине дрожь сползает. Только репа и часть плеча горят, поджигая и без того свежие воспоминания.
Как же я ее ненавижу!
Сажусь на привычном месте. Подкуриваю сигарету и, зажав ее зубами, сбиваю с бутылки пробку. Равнодушно прослеживаю за тем, как она со звоном скачет по металлочерепице к краю и слетает с крыши.
Давно не чувствовал себя так тошно.
И ничем ведь вытравить не получается — ни алкоголем, ни никотином. Дышать не получается.
Улавливаю за спиной чьи-то шаги и непонятную возню. Спешно оборачиваясь, опрокидываю бутылку и разливаю пиво. Машинально подхватываю тару и ставлю обратно, хотя взгляд уже уходит в направлении окна.
Гребаная центурионша… Босая, в пижаме и с коробкой пиццы уже ступает на мою крышу.
Сталкиваемся глазами до того, как ветер подхватывает и бросает в ноздри запах кисловатого хмеля.
В груди будто килограммы тротила взрываются, разнося по всему организму гремучую смесь ядреной злобы, убийственной агрессии и какого-то еще более ненавистного, чем сама личинка, чувства.
Смущения? Стыда? Замешательства?
Быть этого не может! А работает ведь… Рвет заскорузлые вены. Расхреначивает кожу, как скорлупу.
— Я принесла тебе поесть, — сообщает эта ракушка и опрометчиво шагает ближе. Вытягивая коробку перед собой, крадется, словно к бешеной собаке, но все равно идет. — Не думай, что я тебя простила. Хоть и поняла, зачем ты так поступил. Да, поняла, — поджимая губы, важно кивает. — Ситуация намного сложнее, чем я изначально думала, — облизывает губы и ненадолго отводит взгляд. Потом будто заставляет себя вновь на меня посмотреть и продолжает: — Но я помогу тебе. Да, я уже решила. Не пытайся отказаться. Слушать тебя не стану! Нам предстоит нелегкая работа. Но я готова бороться за твою человечность, сводный брат. Я хочу тебя спасти, — заканчивая, громко выдыхает.
Я следом за ней — сипло и рвано.
Смотрю на нее, моргнуть не способен.
После столь искрометного и до дури искреннего монолога моя предыдущая стадия злости кажется просто смешной. Потому что сейчас меня буквально разрывает.
Как после такого не сбросить долбаную спасительницу с крыши?
Как???
Эта чертова сводная сестра несовместима с жизнью.
6
Хочешь взрывать, будем взрывать!
Кирилл отворачивается. Громко переводит дыхание. Вижу, как при этом раздуваются мышцы на его обнаженной спине, и как высоко вздымаются плечи. Опадают уже медленнее.
Затяжная пауза.
У меня глаз дергается и начинает слезиться. А он все не шевелится, будто и правда кто-то свыше остановил воспроизведение.
Секунду спустя успеваю лишь приглушенно вскрикнуть, так резко он выпрямляется и разворачивается ко мне. Пошатываясь, застывает едва ли не на самом краю крыши.
— Ты, блядь, совсем ополоумела, соваться ко мне с такими мутками? — цедит, выказывая в одном этом вопросе презрение, ненависть и кипучую агрессию. — Знаешь, что я тебя даже видеть не могу? Не то что слышать всю эту хрень!
— Спокойно, — ворчливо отзываюсь я, мечтая вместо слов запустить ему в рожу пиццей. Но Бог терпел и нам велел. — Не обязательно так разъяряться.
Едкий тон выдает истинные эмоции. Однако я очень стараюсь снисходительно воспринимать его специфические защитные реакции.
— Спокойно? — повторяет, словно какой-то незнакомый заковыристый, блин, термин. — Я тебя сейчас смахну, нахуй, с этой крыши и тогда успокоюсь.
— Нет, не смахнешь, — уверенно заявляю, хотя в действительности этой уверенности не ощущаю.
Я ведь его совсем не знаю. Не догадываюсь, на что он способен. Границ не вижу. Но опрометчиво их прощупываю.
Что если то, что Кирилл сделал в общежитии — не самое худшее? Есть ли у него вообще какие-то принципы?
Делаю еще один шаг к нему и сажусь. Пристраиваю рядом с собой коробку с пиццей и, обхватывая руками колени, направляю взгляд на раскинувшийся внизу ночной город.