Ход кротом
Шрифт:
В разбитые губы пленника сунули костяное горлышко бурдюка: чтобы смог хоть что-то сказать. Человек глотнул драгоценную воду, закашлялся…
И плюнул Энвер-паше прямо в красивое смуглое лицо, развесил потеки по ухоженной бороде.
Паша только поморщился, а племянники Халлаба короткими ударами в почки повалили человека и один из моджахедов наступил упавшему на мужские части — пока еще несильно, только показывая, что ждет впереди.
— Скажи мне, о грозный Халлаб, как поступить с гостем, не уважающим хозяина? — все тем же ровным тоном осведомился Энвер-паша, умывшись
Ференг-советник украдкой поморщился: он, как цивилизованный человек, до сих пор страдал от необходимости подтираться песком. А этой обезъяне извели целый бурдюк!
— О, эфенди! — лобастый туркмен оскалился. — Давай спросим третьего брата моей младшей ханум. Он большой выдумщик, и это он сделал так, что гяуры не успели наколдовать себе подмогу… Позовите Джевета!
Джевет возник на гребне бархана, затем и в ложбинке мгновенно, словно язык пламени. Выслушал старшего, посмотрел на пленника. Наклонился, взяв лежащего за подбородок, заглянул в белесые нелюдские глаза. Выпрямился, огладил полосатый халат, поправил саблю со щегольской рукоятью, даже отряхнул от пыли сапоги, хоть это и не помогло нисколько.
— Эфенди, если мне позволено сказать…
— Не тяни. Говори по-русски, чтобы он тоже понял.
— Повинуюсь. Итак, человек этот сильнее своего страха, и нам его напугать нечем. Глаза его уже видят небесный престол, и длань Азраила уже простерта над ним. Следует вот как поступить: вставить ему уздечку в рот и всю ночь ездить на нем, хоть он давно и перестарок. Затем же обернуть его в теплую бурку и бросить на рельсах. Утром его подберут железные арбы кяфиров. Он воистину силен, и дух его крепок, и он выздоровеет и добьется высоких должностей у Белого Царя. Очень возможно, что Белый Царь наградит его за войну с нами, ибо после такого гяур сильно постарается нам отомстить.
Ференг и Энвер-паша переглянулись, и посмотрели на Халлаба, и грозный туркмен посмотрел на тонкий серп месяца, на холодеющий песок вокруг; а больше ничего, лишь песок и небо, вечные и молчаливые.
Джевет поднял тонкую руку, словно проклинающий пророк, заговорил торжественно:
— Вижу! Он будет во дворце у Белого Царя, в золоте и шелках, среди сановников и воинов, среди ханум с открытыми лицами, принимать почести. Тогда некто закричит на весь тронный зал: «Помнишь ли, как все моджахеды Халлаба драли тебя в задницу, а ты кричал и просил еще?» Тогда душа его перевернется, и больше уже ни в чем не станет ему ни уважения, ни удачи.
Джевет покачался с носка на пятку и закончил будничным тоном:
— Даже если нам суждена смерть, а Белому Царю победа — хорошая выйдет шутка.
— Ступай, Джевет, — мягко велел Халлаб. — И пока что не троньте никого из пленных. Я скажу, когда будет можно. Поднимите его!
Снова родичи Халлаба подняли пленника, и снова залили в него драгоценную воду, и снова перед ним остановился со скучающим видом Энвер-паша, освещенный только белым серпом луны да огромными звездами.
— Правду, гяур! Зачем вы строите городки по руслу давно пересохшего Узбоя? Скажи мне правду — и все вы получите легкую смерть. Соври
Энвер-паша повернулся на каблуках:
— Ну что, кафир? Простой выбор!
— Нет никакой другой правды, — оскалился неверный. — Здесь будет канал. От Амударьи на Теджен — Ашхабад.
— Если Амударья сменит русло, пересохнет Арал!
— Ты… Халлаб… Ты не знаешь. Я знаю. Вычислено, сколько воды можно взять без вреда для Арала.
— Человек не может этого знать! — Халлаб отпрянул. — Аллах велик, и это лишь ему известно!
— Ваша беда не в том, что нет воды, — спокойно, словно не на допросе, заговорил человек. — Ваша беда, что вода уходит сквозь ничем не облицованные арыки. Поэтому в каждом нашем городке мы будем делать плитку. И мостить стены, и дно канала. Тогда воды хватит и до самого Мангышлака. Корабли от Волги пойдут сквозь пустыню до Керки, где смогут войти в Амударью.
— Здесь не будет канала, — захрипел Энвер-паша. — Я умру, но ничего вашего здесь не будет!
Кафир посмотрел в небо. За левым гребнем вскрикивали люди. За правым гребнем изредка ржали кони.
— Все умирают, — пленник тоже попытался улыбнуться, но его уже отчетливо трясло. — Не все живут перед этим.
Халлаб осторожно зашел за спину Энверу-паше, словно пытаясь укрыться от лунных глаз неверного. Умирающему открыт пророческий дар, это все знают! А посмертное проклятие не игрушка тоже, хоть и бог у неверных совсем другой теперь, но все-таки бог!
Сам Энвер-паша только ухмыльнулся. Он учился в Берлине и очень хорошо знал, что всякая мистика кем-то умело устраивается в чьих-то интересах.
— А канал будет, — пленник улыбнулся уже почти ласково. — Ты не видел, Энвер, что такое полностью развернутый мехкорпус. А я видел и даже служил в нем. Ты не знаешь, что Акоп Мелкумян поклялся на сабле отомстить за убийства армян, и что его бригада уже выгружается в Ашхабаде. Поутру радисты не получат от нас оговоренный сигнал — и все. Вы просто не успеете добежать до Гиндукуша!
Теперь уже Энвер-паша попытался отодвинуться, но в кромешной ночи, в накатывающем холоде, скрыться от хриплого шепота не смог:
— … Наконец, паша, ты не знаешь, что за твой мятеж у Турции взят обратно Карс и передан Закавказской Республике. Ты убивал армян сотнями, но армяне теперь танцуют на улицах. Их дело победило. Так, Энвер. А другой правды у меня для тебя нет!
Халлаб снова выступил чуть вперед, захрустел холодным песком:
— Гяур… Поклянись богом, что ты не соврал о канале.
— Я в бога не верю.
— Поклянись тем, во что веришь!
Пленник засмеялся-закашлялся, словно бы растревоженный филин взлетел из брошенного разбитого дома:
— Верую, что квадратный сантиметр стали выдержит две тысячи сто килограммов, сварной же шов только тысячу пятьсот восемьдесят.
— Будь же ты проклят, неверная собака!
Энвер-паша поднял руку для удара — и повис на кинжале Халлаба, и туркмен сказал бывшему эфенди, бывшему владыке Турции, бывшему повелителю Восточной Бухары, бывшему человеку: