Ход Вивисектора
Шрифт:
«Страх, – сказал он себе, – Неясный, но весьма ощутимый страх». На этом его терзания кончились – все остановились.
– Вот – сказал Нокт, указывая ладонью на песчаную поляну, скрытую в тени гигантского, обтёсанного ветром, валуна, – Здесь мы построим наш первый лагерь. Все согласны?
– Да – отозвался фаратри, имя которого было Энен, – Неплохо. На могилу похоже.
– Кто бы сомневался – рассмеялась Асити, – Чтобы Энену что-то понравилось, нужно чтобы небо утонуло в огне, и твердь земная провалилась в бездну!
– Глупости говоришь – желчно отозвался осмеянный юноша, – Только дуракам всё
– Я подумал – усмехнулся Нокт, ища глазами в толпе брата, – Здесь мы будем защищены от ветра, дождя и от надоедливых насекомых.
– Разве что змеи заползут в наши жилища. Их привлекает тёплый песок и солнце – на этот раз вставила какая-то девица, длинные волосы которой были заплетены в тонкие косички.
– Вот! Флери дело говорит – усмехнулся Энен, чувствуя, как серые перья на его крыльях треплет легкий ветерок.
Это было приятное чувство, и юноша вскоре перестал возражать, препоручив споры о жилище более активной Асити. Девушка тоже спорила недолго, все её доводы разбивались об аргументы Нокта. Было решено – делать привал у гигантского валуна.
– Итак, сейчас главное как можно скорее соорудить временное жилище. Идите в лес и наберите веток, камней и мха. Из всего этого мы будем строить наш небольшой город – встав в центре песчаной площадки так, чтобы его видели, начал распоряжаться Нокт. Теперь фаратри слушали его внимательно, никому не приходило в голову спорить. Даже Асити и Энен, до этого составляющие противоборство Нокту, молчали.
– Все всё поняли? – закончив инструкцию, спросил юноша. Ответом послужили кивки и одобрительный гул. Вскоре фаратри удалились по направлению к опушке леса и, оказавшись среди деревьев, трав и кустарников, разбрелись в разные стороны.
Первое время они, действительно, имели право работать сообща, чтобы привыкнуть к новому месту. Однако позже, по прошествии двух месяцев жизни на земле, небесные существа должны были расстаться, построить дома в отдалении друг друга и действовать самостоятельно. Таковы были правила испытания, и хотя за ними никто не следил, каждый из фаратри строго следовал им.
Когда все разошлись, Нокт, оставшийся один у валуна, принялся за планировку жилых мест. Рядом с камнем, огромным настолько, что одну из его сторон можно было сделать внутренней стеной для некоторых шалашей, Нокт начал расчерчивать на песке жилые зоны, попутно их подписывая. Каждому из фаратри он отвёл равную площадь, не забыв и о себе и внутреннем дворике. Закончив, юноша хотел было тоже пойти в лес за строительными материалами, но вдруг передумал и сел на песок. Вновь перед ним пронёсся невнятный образ, и парень вздрогнул. Мотнув головой, чтобы прогнать видение, он напряжённо вздохнул.
Его мысли по-прежнему крутились вокруг устройства новой жизни, и это помогло ему сохранить самообладание.
Нокт принадлежал к числу людей практичных, то есть обладающих качествами, полезными в жизни. Вместе с этим у него было то, что называлось чутьём или, лучше сказать, проницательностью, ставящей его выше остальных практиков, полагающихся на сухие факты. Несмотря на это, он, как и многие из его породы людей, боялся необъяснимого, не верил в мистику и всюду искал рациональное зерно. Это помогало ему порой доходить в размышлениях, к которым
Почти все в небесном городе – политики и жители – были уверены, что он станет новым правителем, а Нокт не возражал. Не удивительно, что именно его народ прочил на место дяди. Ещё бы, юноша был старшим племянником Фреома – молодой и сильный, с ясной головой и деловой хваткой. Кроме того, в этой душе с остальными вполне положительными чертами уживалась строптивость, которая, если не возведена в абсолют, способна привлекать. Не отрицая всеобщего мнения, но внешне выражая пренебрежительность к власти, Нокт пытался выглядеть независимым. Однако, каждое его слово и действие настолько изобличало полную готовность сесть на трон, что в итоге все начали относиться к поведению юноши, как к «ломанию молодой недотроги». Такой исход взбесил Нокта, его тщеславие было задето, но ничего менять он не стал. Гордость взяла верх, и парень продолжал играть избранную роль, пусть и фальшиво.
Живя и вращаясь в высших кругах, в цепи размышлений черноволосый фаратри вскоре коснулся мыслью и своего брата, который пусть ничего не говорил прилюдно о своём отношении к власти, но периодически доказывал поступками, что трон для него подобен чумной гробнице.
Горожане говорили о нём со страхом, люди на земле боготворили. Они не забыли его первое пришествие и вспоминали о нём, едва сдерживая восторг. Когда же речь касалась любви Диона к смертной женщине, даже самые крепкие сердца порой обливались слезами. Все знали эту историю, и если на небесах она вселяла ужас, то на земле производила эффект лекарства.
Стоит отметить, что «людской вопрос» стоял во время повествования весьма остро. Мир между небом и землёй держался около века, однако у Дэма не было уверенности в том, что люди не начнут сопротивляться. В этом случае Дион с его человеколюбием мог послужить гарантом спокойствия и процветания двух соседствующих рас. Нокт понимал это, и оттого иногда смотрел на наивное поведение брата, как на самую продуманную хитрость. В душе черноволосого фаратри порой просыпалась злоба.
Гнев и честолюбие, приправленные практичностью и чутьём – страшное сочетание, особенно если им обладает человек с нечестивыми мыслями. Временами, идя у них на поводу, Нокт был близок к подлости, но всегда успевал остановиться, в очередной раз, напоминая себе, что младший брат ещё совсем дитя и драться с ним за трон, всё равно, что рушить детские грёзы о волшебных краях.
И хотя могло показаться, что в Дионе Нокт видел соперника и наивного глупца, это было не так. Черноволосый фаратри относился к брату с теплом родного человека. Когда этого требовала ситуация, он помогал ему, а в остальное время безмолвно находился рядом, будто пытаясь прочесть его мысли. Последнее было ни к чему, ведь идеи братьев в чём-то соприкасались. Нокт тоже не видел ничего ужасного в любви к людям, даже наоборот – называл её полезною. Правда, по его разумению, эта польза состояла только в политическом равновесии, а не в совершенном равноправии человека и фаратри. Дион же не задумывался об общественном значении его поступков, а отдавался людям всем сердцем, забывая о небесной жизни, её суете, наслаждениях и праздности.