Ходячий замок на берегу Чёрного моря

"Два счастливых дня… Было у меня"

Мне повезло больше, в моём детстве было не два дня, а два периода, когда я был счастлив, и оба вдали от дома. Когда жизнь дает трещину, когда скачет по кочкам, я вспоминаю один из них.

Ночь, палата, спят шестнадцать четырнадцатилетних подростков. Точнее, спят тринадцать.

Моя койка у окна. Я сижу, завернувшись в одеяло, и вглядываюсь в темноту. Когда меня клонит в сон, я трясу головой, жмурюсь, давлю пальцами на глазные яблоки до ярких пятен. Спать нельзя: я жду сигнала.

Когда в шум прибоя за окном встревает тихий треск, я встаю на колени и осторожно вытягиваю шпингалет. На нем слоев краски больше, чем годовых колец на пне столетнего дуба. Рама, крашеная бесчисленное множество раз, издает громкий треск, и я замираю, напрягая слух: не зашаркают ли в коридоре тапки нянечки. Нет, тихо. Медленно, по миллиметру двигаю я оконную раму. Трещит, обсыпаясь краска. За окном, на тёмно-синем ночном небе – белый бантик на ниточке. Вместо грузила – ржавый ключ.

Ветер с моря мотает его, мне приходится влезть с ногами на подоконник, и ловить руками. Я смотрю наверх, и вижу, как слабо светится в темноте лицо Ани и её рука. Она держит конец верёвки, и я сейчас похож на игривого котёнка, с которым играет хозяйка. Так, в общем-то и есть. Я ловлю белый бантик – перевязанный ниткой листок из блокнота, на нём одно слово: "Поднимайтесь". И от этого слова вдруг сильно-сильно начинает колотиться сердце. Так громко, что беспокойно ворочается на раскладушке нянечка в другом конце нашего крыла. Я машу рукой Ане, и она машет мне перед тем, как закрыть окно.

Саня выглядывает в коридор, Витя накрывает одеялами наши скомканные шмотки, чтобы издалека казалось, что в комнате всё так же спят шестнадцать мальчишек. Я вылезаю через окно первый, Витос за мной, Саня выкатывает на подоконник огромный арбуз, и мы подхватываем его снизу. Следом бесшумно сползает он сам, мы тихонько прикрываем окно и крадёмся вдоль стены санатория. Нас ведёт слово "Поднимайтесь", оно пузырится в нашей крови, как дефицитный напиток "Золотистый". Мы уже идём.

Про Аню

В детском санатории почти

все пацаны в моём отряде воспринимали девчонок как ябед, подлиз и объекты для обмазывания "Поморином", и это было взаимно. А мне и моим друзьям, Сане из Полтавы и Витьку из Николаева, это было не интересно.

Не могу сказать, когда это произошло впервые, но как-то раз коснулись случайно тыльными сторонами ладони две загорелые руки: её и моя, и вдруг обострились все чувства. Я втянул запахи высыхающей на коже морской воды, крема для рук, пирожного персик, который откусывали её белоснежные зубы, заметил белесый след от ногтя на бронзовом плече, тонкую полоску ткани, удерживающую яркий сарафан в мелкий цветочек. Взгляд случайно скользнул ниже, испуганно выпрыгнул обратно столкнулся с её смеющимися глазами, и мне стало совсем жарко.

Она торопливо дожевала кусок пирожного, протолкнула так, что на глаза выступили слёзы.

– Я – Аня, – сказала она, давясь и смеясь, а я плыл и глупо улыбался в ответ.

– Сергей, – сказал, а больше ничего выдавить из себя не смог: слова закончились.

Потом прошло, я вспомнил русский язык. Использовал его по назначению, на полную катушку: смешил и удивлял. Мне нравилось, когда она смеялась. Хохотала от души, вытирая слёзы, хваталась за моё плечо, чтобы не упасть от смеха, и кожа горела в том месте, где она меня касалась. Я знал, чего я хочу больше всего: так же коснуться её, но не решался. А что делать дальше я и вообще не знал, и так далеко не заглядывал.

## Про Олю

На ужине в столовой Анька, деловито облизывая ложку, спросила:

– Знаешь Олю, мою подругу?

Я неопределённо пожал плечами.

– Ну такая: высокая, симпатичная, в джинсах.

– Н-ну вроде…

Конец ознакомительного фрагмента.