Хогбены и все-все-все (сборник)
Шрифт:
На цыпочках мы прокрались в комнату мистера Генчарда, из-под кретона — ни звука. В окно струилось ослепительное утреннее солнце Я рывком сдернул чехол. Дом стоял на месте. Жалюзи одного окна были подняты, остальные плотно закрыты. Я приложил голову вплотную к клетке и сквозь прутья уставился на распахнутое окно, где легкий ветерок колыхал ситцевые занавески.
Из окна на меня смотрел огромный страшный глаз.
На сей раз Джеки не сомневалась, что меня смертельно ранили. Она так и ахнула, когда я отскочил как ошпаренный и проорал что-то о жутком, налитом кровью,
— Ба, — произнес я слабым голосом, — да ведь это зеркало.
— Зеркало? — захлебнулась Джеки.
— Да, огромное, во всю противоположную стену. Больше ничего не видно. Я не могу подобраться вплотную к окну.
— Посмотри на крыльцо, — сказала Джеки.
Я посмотрел. Возле двери стояла бутылка молока — сами представляете, какой величины. Она была пурпурного цвета. Рядом с ней лежала сложенная почтовая марка.
Пурпурное молоко? — удивился я.
— От пурпурной коровы. Или бутылка такого цвета Эдди, а это что, газета?
Это действительно была газета. Я прищурился, пытаясь различить хотя бы заголовки «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС», — гласили исполинские красные буквы высотой чуть ли не в полтора миллиметра. «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС ФОЦПА НАСТИГАЕТ ТЭРА». Больше мы ничего не разобрали.
Я мягко набросил кретон на клетку. Мы пошли завтракать к Терри — все равно надо было еще долго ждать автобуса.
Когда мы вечером ехали домой, то знали, чем займемся прежде всего.
Мы вошли в дом, установили, что мистер Генчард еще не вернулся, зажгли в его комнате свет и стали вслушиваться в звуки, доносящиеся из птичьей клетки.
— Музыка, — сказала Джеки
Музыку мы едва слышали, да и вообще она была какая-то ненастоящая. Не знаю, как ее описать. И она тотчас смолкла. Бух, царап, шлеп, в-ж-ж. Потом наступила тишина, и я стянул с клетки чехол.
В домике было темно, окна закрыты, жалюзи опущены. С крыльца исчезла газета и бутылка молока. На двери висела табличка с объявлением, которое предостерегало (я прочел через лупу): «КАРАНТИН! МУШИНАЯ ЛИХОРАДКА!»
— Вот лгунишки, — сказал я. — Пари держу, что никакой лихорадки там нет.
Джеки истерически захохотала.
— Мушиная лихорадка бывает только в апреле, правда?
— В апреле и на рождество. Ее разносят свежевылупившиеся мухи. Где мой карандаш?
Я надавил на кнопку звонка. Занавеска дернулась в сторону, вернулась на место; мы не увидели… руки, что ли, которая ее отогнула. Тишина, дым из трубы не идет.
— Боишься? — спросил я.
— Нет. Как ни странно, не боюсь. Карапузы-то нас чураются. Кэботы беседуют лишь с… [27]
27
«Кэботы беседуют лишь с богом» — строчка из четверостишия-тоста американского поэта Джона Коллинса Боссиди (1860–1928), тост посвящен Гарвардскому университету Кэботы — одно из старейших родовитых американских семейств.
— Эльфы беседуют лишь
— Что же нам делать?
Я приладил карандаш и с неимоверным трудом вывел «ВПУСТИТЕ НАС» на белой филенке двери. Написать что-нибудь еще не хватило места. Джеки укоризненно зацокала языком.
— Наверно, не стоило этого писать. Мы же не просимся внутрь. Просто хотим на них поглядеть.
— Теперь уж ничего не поделаешь. Впрочем, они догадаются, что мы имеем в виду.
Мы стояли и всматривались в домик, а он угрюмо, досадливо всматривался в нас. Мушиная лихорадка… Так я и поверил!
Вот и все, что случилось в тот вечер.
Наутро мы обнаружили, что с крохотной двери начисто смыли карандашную надпись, что извещение о карантине висит по-прежнему и что на пороге появилась еще одна газета и бутылка зеленого молока. На этот раз заголовок был другой: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ФОЦПА ОБХОДИТ ТЭРА!»
Из трубы вился дым. Я опять нажал на кнопку звонка. Никакого ответа. На двери я заметил почтовый ящик — этакую костяшку домино — только потому, что сквозь щель виднелись письма. Но ящик был заперт.
— Вот бы прочесть, кому они адресованы, — размечталась Джеки.
— Или от кого они. Это гораздо интереснее.
В конце концов мы ушли на работу. Весь день я был рассеян и чуть не приварил к станку собственный палец. Когда вечером мы встретились с Джеки, мне стало ясно, что и она озабочена.
— Не стоит обращать внимания, — говорила она, пока мы тряслись в автобусе. — Не хотят с нами знаться — и не надо, верно?
— Я не допущу, чтобы меня отваживала какая-то… тварь. Между прочим, мы оба тихо помешаемся, если не выясним, что же там в домике. Как по-твоему, мистер Генчард — волшебник?
— Паршивец он, — горько сказала Джеки. — Уехал и оставил на нас каких-то подозрительных эльфов!
Когда мы вернулись с работы, домик в клетке, как обычно, подготовился к опасности, и не успели мы сдернуть чехол, как отдаленные тихие звуки прекратились. Сквозь опущенные жалюзи пробивался свет. На крыльце лежал только коврик. В почтовом ящике был виден желтый бланк телеграммы.
Джеки побледнела.
— Это последняя капля, — объявила она — Телеграмма!
— А может, это никакая не телеграмма.
— Нет, она, она, я знаю, что она. «Тетя Путаница умерла». Или «К вам в гости едет Иоланта».
— Извещение о карантине сняли, — заметил я. — Сейчас висит другое. «Осторожно — окрашено».
— Ну, так не пиши на красивой, чистой двери.
Я набросил на клетку кретон, выключил в комнате свет и взял Джеки за руку. Мы стояли в ожидании. Прошло немного времени, и где-то раздалось тук-тук-тук, а потом загудело, словно чайник на огне. Я уловил тихий звон посуды.
Утром на крохотном крылечке появились двадцать шесть бутылок желтого — ярко— желтого — молока, а заголовок лилипутской газеты извещал: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ТЭР ДЕЛАЕТ РЫВОК!» В почтовом ящике лежали какие-то письма, но телеграмму уже вынули.