Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала
Шрифт:
Но однажды меня разбудил телефон в пять утра.
— Манолис! Мы с Фаном едем к тебе за интенсивной терапией. У тебя есть? Открывай!
Моя картежная кличка «Манолис» не была взята с потолка. Как один человек, весь советский народ встал на защиту Манолиса Глезоса, греческого коммуниста, посаженного на родине за шпионаж в пользу СССР. Борьбу за освобождение однофамильца в конце концов мы выиграли по очкам, грозя из-за железного занавеса всем империалистам, включая греческих, водородной бомбой. Но помню я весь этот никчемный политпросвет только из-за своего красивого прозвища в честь далекого, но близкого грека.
Свежепьяненькие макулатурщики ввалились ко мне со слезами
— Манолис, — прорыдал Як, — смотри, что мы нашли в куче дерьма!
И протягивает мне полную подшивку ленинской газеты «Искра». О чудо, раритет был подлинным! Я стал судорожно перелистывать реликтовую партийную литературу о партийной жизни на предмет поедания мышами. И уже придумал три варианта ее сбыта за вознаграждение, как рыдающий Як вырвал из самой середины заложенную бубновым валетом страницу:
— Вот, читай! Здесь, заметки с мест, «Случай в Воронежском централе». Нет! Я сам прочитаю! «Узники тюрьмы, эсеры и эсдеки, возмущенные бестактным поведением ее начальника ротмистра Н., не снимавшего фуражку при входе в камеру, объявили бессрочную голодовку протеста. Через три дня последовало распоряжение начальника Департамента наказаний: так как тюремная камера является для уголовных и политических жилым помещением, каждый входящий в него обязан снимать головной убор и калоши».
Темные очи алконавтов пролились несвежими ручьями.
— Манолис, кореш! Какую Россию нам потеряли!
Мы разлили по стаканам бутылку перцовки и выпили на троих не чокаясь.
Як умер на свободе от не залеченного алкоголем туберкулеза, подхваченного в тюрьме.
Фан женился на буфетчице с двумя детьми и никаких проблем в жизни сорок пять лет не имеет.
Подшивку «Искры» с подклеенной страницей я обменял без квитанции у директора букинистического магазина горбатого шестидесятника Ю. Л. Болдырева на полное собрание сочинений М. Е. Салтыкова-Щедрина в двадцати томах (М., 1933–1941).
С умилением окунувшись в ту Россию, которую нам не потеряли.
ВО САДУ ЛИ, В ОГОРОДЕ
О, лето красное, любил бы я тебя, когда б не пыль да зной, не комары да мухи, да летние трудовые семестры, воспетые в радостных комсомольских песнях типа «Яростный строй гитар, яростный стройотряд».
И хотя в ярости подступающей старости нет ничего ярче возвышающего обмана ушедшей молодости, миф о Карфагене должен быть разрушен!
Комсомольско-молодежный отряд непринудительного труда в честь трудолюбивого инсекта назывался «Муравей», и самодеятельная песня о нем несколько приземляла высокий штиль:
Роет землю муравей, Жарит жопу суховей, Командир в штабной тиши С начфином делит барыши.Бум с БАМом и блядство братских ГЭС были для нас далекой романтикой, и на первом курсе университета мы еще не знали подробностей. Нам хотелось дружить и быть вместе: мы уже поделились на разнополые пары и любили друг друга! Трех времен года на это явно не хватало. Ждали лета, веря в сказочные заработки бойцов стройотрядов. Самых крепких ребят нашей группы записали на курсы комбайнеров. И через две недели занятий мы получили удостоверения в соответствии с проявленным интеллектом. Мне вручили красный диплом «Помощник комбайнера».
К месту своего назначения мы ехали вместе с другими романтиками целым поездом с цветами,
Нас разместили в детских яслях. Поясняю — в детских яслях! То есть кроваток больше метра в длину в спальных покоях и не предполагалось. Да что кроватки! Покушай — покакай. Но приспособление для второй части круговорота еды в природе в младенческом учреждении являло собой широкую доску с двухдюймовыми отверстиями в соответствии с техникой безопасности подрастающего поколения. Попасть в них без промаха могла только жопа имени Вильгельма Телля. Таких волшебных стрелков в стройотряде не было, и сортирные дыры вскоре наглухо покрылись несмываемым позором. К счастью, первая часть кругооборота и не предполагала второй — еда нам изначально просто не выдавалась, что привело к дилемме — как выработать вторичный продукт при отсутствии первичного?
Рыба, на ловлю которой в местной речке мы наивно рассчитывали, там не водилась по причине ее полного удушения коровьим навозом с находившейся вверх по течению говна животноводческой фермы. Яровые еще не поспели, и с голодухи даже поднимался вопрос о поедании «подкопеночков» — пойманных в стогах прошлогодней соломы жирных полевых мышей, запеченных без хвостов на углях в собственном соку, известных старшим товарищам как рядовое блюдо послевоенной деревни. Однако юные девицы начали так визжать от одного этого предложения, что и нам, мужикам, оно не понравилось. Решили писать письмо на деревню дедушке-командиру, мол, Христом Богом тебя молим, возьми ты нас отседа!
Однако дедушку — командира отряда мы не только до письма, но и после, и никогда вообще в лицо не видели и Ф. И. О. не ведали. Работы, за которую полагались басенные деньги, — тоже. Единственно, с кем нас можно было сравнить, так это с американским спецназовцем, заброшенным в пустыню с тремя спичками и универсальной отмычкой в жилетном кармане.
И что у вас, ребята, в рюкзаках? И что же за отмычечка в заначке? Водочка — эдакая фомочка для загадочной русской души.
Этим ключиком местный алкаш по кличке Буратино открыл для нас чудесный вид на неохраняемое стойбище пекинских уток, которые у аборигенов в пищу не шли по причине устойчивого несварения желудка от однообразия пайка. Коллаборационист сдал и сорок способов безоружной охоты на этих крякуш. Самым эффективным было внезапное падение в стадо и умыкание нерасторопных птичек, придавленных телом охотника. Так в нашем меню появились первые и вторые блюда. Жизнь постепенно стала налаживаться.
Но деньги? Те самые, которые в мечтах юных придурков уже были предназначены на покупку джинсов, плащей «болонья», магнитофонов «Днепр-9» с двумя дорожками и платочка маме — где их взять? Другим умом, кроме криминального, решить проблему было невозможно.
Утилизация! Вот было наше решение. И оно было принято на общем собрании единогласно. Так как я пребывал в отряде на таких же птичьих правах, как пекинские утки, мне было поручено ответственное задание — готовить последних к вареву и жареву. А именно, ощипывать на чердаке студенческих ясель невинно убиенных, складируя их пушистый покров в выданные нам для спанья наматрасники, которые в детские кроватки все равно не лезли и высокой стопкой ждали достойного применения в сенях.