Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала

Глейзер Владимир

Стайка местных носатых коршунов вилась над соседним столиком, настойчиво вызывая на танец миниатюрную белокурую бестию по имени Алевтина. Бестию можно было смело назвать красавицей не только в сравнении с подвыпившими аграрками, но и с сидящей с ней за одним столом золотозубой подругой в перманенте, которую коршуны явно игнорировали. Третьим с ними был очень скромно одетый абориген, который сразу представился нам как учитель местной школы грузин Георгий. Он пояснил, что в целях законного дополнительного обогащения сдает комнату приезжим отдыхающим, которых по договору ему поставляет местное турбюро. Девицы — его постоялицы — завтра

уезжают домой, в город химиков Дзержинск Горьковской области, где обе работают воспитательницами в детсаде. Эти милые дамы попросили хозяина сопроводить их в ресторан за счет приглашающих, причем непременно в этот, чтобы правдиво рассказать мамашам многочисленных воспитанников, как они отдыхали в пансионате самого ЦК КПСС.

На наших глазах красотка выдула бутылку шампанского под шоколадку и, не обращая внимания на увещевания грузина, вступила в перепалку с пристававшими к ней молодыми абхазцами. Кульминацией была следующая реприза смелой дзержинки:

— Пошли на хрен, я даже группового изнасилования не боюсь!

Окрыленные вдруг открывшимися смягчающими обстоятельствами задуманного преступления коршуны срочно удалились на совещание в туалет, а учитель Георгий бросился перед нами на колени, умоляя о спасении по линии дачи неминуемых свидетельских показаний:

— Бежим отсюда, девушка совсем пьяная, скандал будет! Помогите, ради Бога!

Благородно пойдя навстречу, мы сунули под вазочку пропитые деньги и, взяв под мышку Златозубку и в охапку Белоголовку, кинулись вслед учителю к лифту. Спустившись на первый этаж и предусмотрительно сунув банкетку из вестибюля между дверями лифта, для его, хотя бы и временной, блокировки, мы впятером выбежали под дождь. Учитель под сенью дерев пролагал путь, Дядя-Вадя тащил за руку Златозубку, а я чуток подотстал — дополнительных сорок кило хоть и небольшой, но вес!

Вдруг бестия, всю дистанцию отчаянно дрыгавшая ногами и руками в моей охапке, обмякла:

— Дяденька, я хочу сикать, подержи меня, дяденька дорогой, а то я в лужу сяду в новом платье!

Отказать всклинь налитой шампанским малютке я не смог. Алевтина задрала узкое по тогдашней моде платье до пояса, трусов, слава Богу, на ней не было, я со спины взял ее под ноги, присел на корточки и как малого дитятю стал псыкать. Шампанское лилось рекою по безлюдной набережной, я беззаботно следил за опасно длящимся процессом сверху вниз, а не снизу ввысь. А наверху, с лоджии четвертого этажа, за нами внимательно наблюдала женская половина делегации Курской области.

— Куряне! Черный прям на парапете нашу девку, как козу, дрючит! Охолоните гада, мужики!

Будучи брюнетом и уловив возросшую долю ответственности по линии дружбы народов, я побежал к уже заведенной машине с голожопой Алевтиной наперевес и бухнул ее, уже сладко спящую, на заднее сиденье на колени грузину. Георгий был учителем русского языка, а не анатомии, и, потеряв сознание и половину дара речи от воочию увиденного срама, до самого своего дома верещал только на грузинском, жестами изредка показывая, куда ехать.

В половине шестого утра нас вызвали на проходную храма. Трясущийся Георгий восстановленным за ночь русским языком запричитал:

— Ребята, бараны вас вычислили, кричат — дэвушку умыкнули, рэзать будем! Уезжайте побыстрее, я их знаю — это мои выпускники, у всех одни тройки, дураки законченные.

За час мы собрались, расплатились и тронулись в дорогу

по намеченному еще в первый день маршруту — к отцу Дяди-Вадиной администраторши в горный чайно-мандариновый аул без названия, в котором все знают Бахуса Сулеймановича и его жену Валентину Ивановну. Непрекращающийся дождь смывал все следы.

К обеду то ли мы поднялись выше туч, то ли Господь милостивый оценил наше пицундское благородство, но дождь кончился, и засияло солнышко. В аул мы въехали сухими из воды. Уважаемый аксакал Бахус Сулейманович оказался жилистым пенсионером лет пятидесяти, нигде по этой причине не работающим и лет тридцать бывшим законным супругом исконно воронежской крестьянки Вали, заслуженного чаевода Абхазии и Героя Социалистического Труда. Родина повсеместно чтила своих Героев и награждала их в безымянных аулах неучтенными мандариновыми плантациями. Поэтому добротный двухэтажный дом сторожа собственной цитрусовой рощи был полной чашей, в чем мы незамедлительно убедились.

После протокольных приветствий и воспоминаний (Дядя-Вадя, оказывается, здесь уже бывал с красавицей-супругой) нас пригласили за пятиметровый стол, накрытый на свежем воздухе с невиданным для меня размахом: на белоснежной скатерти было все — от овощей и фруктов до рыбы и мяса. Для сторублевого инженера из вечно голодающего Поволжья эта невидаль казалась скатертью-самобранкой!

Выпивка была двух сортов — домашнее красное виноградное вино и домашнее белое виноградное вино в неограниченном количестве. Оба напитка имели названия: первая разновидность была просто «вином», а вторую нежно величали «чачей». Опытный в межнациональных отношениях Дядя-Вадя выбрал первую, а я, старый водочник и дурак, вторую. Трапеза продолжалась неопределенное время, так как я абсолютно не помню, как и когда она закончилась, — чачу нельзя пить как водку, а возможно, просто нельзя пить. По крайней мере, мне.

Проснулся я по Алевтининой причине — ну просто невмочь! Но, открыв глаза, ничего не увидел. Я попробовал пальцами раздвинуть их шире, но кардинальных изменений не последовало. Как говорят китайцы, оказался черной кошкой в черной комнате.

— Дяденька-Ваденька, — заскулил я, — где это мы?

Ответа не последовало. Я встал с кровати (если это была кровать?) и, сделав несколько шагов, уперся в стену. Как выходить из лабиринта, я знал по занимательным книжкам Перельмана: следует, не отрываясь от стенки, двигаться в одну сторону. Первым нашлось закрытое окно, в котором была все та же беспросветная темень. Вторым тоже оказалось окно. Силы были на исходе, комнат, в которых было больше двух окон, я сроду не видал, и уже со спущенными штанами нащупал ожидаемый дверной проем. Но, ужас, это опять было окно! Со слезами на глазах я распахнул его, и мощная струя через пять минут вернула меня к жизни. Обессиленный организм требовал немедленно вернуться ко сну, я повалился на пол и провалился в тартарары.

Пробуждение наступило не сразу, а после непродолжительного катания моего тела по полу ногами Дяди-Вади с поливанием головы из кувшина. Я лежал под третьим окном огромной четырех(!)оконной комнаты и первое, что понял: до двери при движении по стенке было еще метров сорок.

— Живут же люди, — виновато ответил я на длинную матерную тираду о вреде алкоголизма из уст умытого и побритого Дяди-Вади.

— Иди по лестнице вниз и сразу направо в машину. Мы уезжаем, — зло произнес катала-поливала.