Хохочущие куклы (сборник)
Шрифт:
Из асфальтового круга, в котором они стояли (должно быть, предназначенного для разворота автобусов), вытекала двухполосная дорога. Они покинули круг и пошли по дороге. Злость постепенно сходила на нет, Константин успокаивался – дело привычное. Он смотрел по сторонам. В своем нытье Анастасия была не так уж неправа: места в самом деле отвратительные. Сожженные солнцем, оставленные мутным облакам, замусоренные и заброшенные. По сторонам оплывали глиняные карьеры, тоже брошенные. Растительности почти никакой, только сухая трава. Пыль в воздухе. Через некоторое время они уцепились друг за друга, обняли друг друга и шли молча, погруженные
Им повезло: через два с половиной часа их, изможденных, подобрал автобус.
Анастасия стояла на балкончике. Кутаясь в мужской свитер и вглядываясь в гриппозное море, не могла осознать, что осень; что пестрый мусор, очерчивающий линию прибоя, – палые листья. «Зачем мы сюда приехали? – спрашивала она и не ждала ответа, потому что была одна в номере. – На самом деле, зачем было ехать в такую даль, к морю? В день отъезда была жара. А теперь…» Со дня приезда она еще ни разу не нашла времени выйти на пляж. То полулежала в кресле с книгой, то одевалась и красилась к ужину или обеду.
Анастасия вошла на минуту в комнату, где воздух был тепло-удушливый при выключенном кондиционере, взяла с тумбочки золотистую пачку сигарет и вернулась на балкон. Там отодвинула кресло от пластмассового (ветер задувал в уши) столика, устроилась, поджав ноги. С этой точки лучше видно. Закурила. Ветер обрывал клочья дыма и сразу уносил.
Ее трогали вопросы: зачем она здесь? Как сюда попала? Почему одна, если не считать этой полупустой пачки сигарет и мужского свитера, то валяющегося на тумбочке, то на кровати, то болтающегося на ее плечах или в шкафу на вешалке. Но самый мучительный вопрос: что ей нужно? (На этом месте она затягивалась, глотала дым и облизывала уже обветренные соленые губы.) Тщательная исследовательская работа.
Сначала казалось – ей нужен ночник. В детстве она видела в магазине ночник из проводящих свет волокон – вылитый инопланетянин, но куда важнее – у маминой подруги: ночник с поднимающимися и опадающими каплями воска. Мама с подругой уходили на кухню, а она оставалась наедине с ночником. Наблюдала, как в красной подсветке растягиваются, образуют перепонку и делятся шары; как одинокие протуберанцы отрываются от первичной живой массы внизу, ведут самостоятельное существование: взлетают, остывают и опускаются мертвые – в горячее оживляющее лоно. Ей подумалось теперь, что мама на самом деле ее любила, была с ней осторожна и деликатна, заботилась о ней. На глаза навернулись слезы.
Анастасия опустила взгляд к полу, уткнулась носом в колени, прячась от своей многолетней ссоры с матерью – не ссоры даже, разрыва всяких отношений. Потрепанные спортивные штаны пахли резиной. Она никогда не задумывалась раньше – сначала как ребенок, потом как отвергнутая, – а сейчас осенило: она была единственной дочерью, она была любимой дочерью, по крайней мере до брака. Ма-ма. Как трудно было это произнести в первый раз неприспособленным мелким ртом, а потом трудно забыть. Анастасия подняла лицо, потянулась к затухающей сигарете. Очень захотелось, чтобы вокруг были люди, только не мельтешащие. Например, постоянные – как семья, со своими законами и отношениями, чтобы меньше думать в неподвижности.
Аномальное состояние неподвижности. Осень. Клочки облаков. Все на месте, один и тот же вид с балкона – где-то там, внизу Константин. Муж, взявший на себя все заботы
Только случайно найденные сигареты и сквозняки еще удерживали ее. И, возможно, помятые спортивные штаны. Полностью сосредоточилась на ночнике из воспоминания, постепенно утрачивающем ватный теплый цвет, в постоянном движении. Тени пятнами расходятся по пыльной тумбочке и стенам, поднимаются к потолку. Она же в это время должна спать ровным сном и дышать предельно размеренно, и волосы должны быть ровно разложены по подушке (снова забыла о стрижке).
Крышка у ночника резная, бронзовая, наверное. На крышке вместо ручки маленькая балерина, если потянуть за нее, крышка откроется, и можно будет увидеть, что происходит внутри. Как пульсирует воск. Словно вены, а дно гладкое, блестит. Оно слизкое, оно неподвижно. Тени создают впечатление, что эта неподвижность напряжена, как сокращенная мышца. В жидкости, кроме крупных восковых комьев, взвешены мелкие пылинки, они почти не поднимаются; из-под дна к электрической розетке ведет грязный старый провод. Так можно много часов неподвижно спать при слабом освещении. До забрызганного прибоем рассвета.
Сквозняк хлопнул балконной дверью, Анастасия встрепенулась, подняла припухшие веки, и за стеклом двери увидела искаженную фигуру – несомненно, Константина. Он что-то держал в руках. Она вдруг почувствовала, что озябла, – ветер легко проходил между петлями свитера. Вернулась в комнату и сразу посмотрела в его лицо. «Такое же лицо, как у моей матери. Одни черты. Знал бы ты, как ты похож на нее». Передернуло от мысли об интимных отношениях с ним. Даже о меньшем – о ласках и поцелуях.
– Ты все-таки появился! Через столько времени!
– Я зашел в магазин, – он виновато моргнул. – Продавщицы там не было, я пошел дальше.
– А я уже предположила, что ты бросил меня насовсем.
– Что ты болтаешь, я полчаса назад вышел. Сама же меня послала за чертовыми конфетами. Вот, кстати, коньяк. В нашей лавочке не было продавщицы, я пошел дальше по побережью, к следующему отелю. Как ты себя чувствуешь?
– Неважно, я замерзла, все кости ломит, и знобит меня.
– Ляг в постель. Погрейся под одеялом.
Анастасия послушно переоделась в пижаму и легла в постель, хотя самой ей показалось бесконечно нудным лежать. Константин укрыл ее, лег рядом и обхватил руками.
– Сейчас будем пить или позже?
– Позже. Сначала подремлем.
– Я люблю тебя.
– Я тебя тоже люблю.
Без сомнения, она говорила правду. И в то же время скрывала словами свое раздражение, вызванное его присутствием и тем, что он становился еще ближе, обнимая ее и стараясь согреть, унять озноб. На самом деле она дрожала от злости и отвращения к нему. Ей до тошноты хотелось сейчас быть одной. На всем свете. Представлять ночник и терять его из виду, оставляя только бытие, и больше ничего. Как только что. И того, что Константин оставил ее, она не боялась, а желала, придумывала себе. Можно ли вообще переносить присутствие в постели мужчины с лицом матери?