Холодная комната
Шрифт:
– Что с тобой?
– Ничего!Ты говоришь – вылечат! А хоть знаешь, что у меня?
– Я знаю, что вылечат. Как же могут не вылечить? У тебя ведь нет диабета и прочей мерзости.
Кременцова молчала. Приступ депрессии навалился на неё страшной, ледяной тяжестью. Непонятно было, чего он так долго ждал. Весь вчерашний день пронёсся перед глазами, как многократно ускоренный цветной фильм. Из глаз закапали слёзы – слёзы тоски, стыда и бессильной злобы. Юля отчётливо поняла: Хусаинов мёртв. Безусловно, мёртв. Иначе и быть не может. Иначе к ней бы уже давно кто-нибудь пришёл.
Анька,
– Анька, ты куришь? – спросила вдруг Кременцова, утерев слёзы и также сев.
– Не курю. Мне нельзя курить.
– Почему?
– Сосуды плохие.
– Что у тебя с ногой?
– На ней – язвы. Уже давно.
– Вылечить не могут?
– Надолго – нет. Они заживают после того, как я здесь прохожу курс капельниц и уколов, потом опять открываются. Диабет. Я сюда ложусь каждые шесть месяцев.
Кременцова шумно вздохнула.
– А я курю. Но с ночи вот не курила. Надо пойти на лестницу, покурить.
– Сходи, покури.
Кременцова встала. Но не успела она достать из тумбочки сигареты, как дверь палаты опять открылась. Вошла высокая медсестра, нос и рот которой были закрыты хирургической маской. Она катила перед собой двухъярусную тележку. На нижнем ярусе стоял таз, наполненный перевязочными отходами, а на верхнем располагались банки с растворами, инструменты, бинты, салфетки.
– К перевязке готовимся! – крикнула медсестра, обращаясь к Юле. Анька уже снимала с ноги повязку.
– А как к ней надо готовиться?
– Молча! Сядь и вытяни ногу. Анька, ты чего морду нарисовала с утра пораньше? На променад собралась?
Анька улыбнулась. Юля повиновалась. Сестра, взяв ножницы, мигом освободила её ступню от повязки. К ранам бинт прикипел четырьмя слоями, но был отодран настолько молниеносно, что Кременцова и не успела ахнуть. Пропитанный кровью бинт уже летел в таз, а она сидела с открытым ртом и перекосившимися глазами, пытаясь вытолкнуть из себя отчаянный визг, чересчур широкий для её горла. Тут вошла женщина – средних лет, судя по глазам. На ней, как и на сестре, была полумаска. Дружески поздоровавшись с Анькой, она обратилась к Юле:
– Здравствуйте, Юлечка. Я – ваш лечащий доктор. Меня зовут Галина Иосифовна.
– Садисты! – вырвалось в этот миг из очень туманных и очень тёмных недр Кременцовой, – садисты! Сволочи! Вам сказали, откуда я? Вам звонили, … вашу мать? Или не звонили?
– Верочка, в другой раз не экономь перекись, пусть повязка сама отвалится, – обратилась врач к медсестре, поняв, о чём идёт речь. Потом – опять к Юле, – Юлечка, если ваша ножка чувствует боль – вам следует не кричать, а радоваться. Ведь боль – это защитная реакция организма. Раз она есть – значит, организм полон сил и готов бороться с болезнями.
От этих слов Кременцовой сделалось очень стыдно. Она смолчала, но покраснела. Присев перед ней на корточки, Галина Иосифовна взяла её ногу и стала осматривать воспаление. Кременцова стиснула зубы, твёрдо решив молчать, какой бы ужасной ни оказалась на этот раз защитная реакция организма. Но организм вёл себя спокойно, хоть пальцы
– На гребешок наступили? – спросила врач, отпустив, наконец, ступню пациентки и поднимаясь.
– На гребешок, – подтвердила Юля, – Инна Сергеевна и об этом вам рассказала?
– Анечка, покажи-ка нам свою ножку, – ласково попросила Галина Иосифовна вторую, точнее – первую подопечную. Анька, болтавшая на кровати ногами, подняла правую, на которой прежде была повязка. И Кременцова увидела на её подошве пять ранок, очень похожих на те, какие имела она сама. И место расположения этих ранок было таким же – около свода стопы, существенно ближе к пальцам, чем к пятке.
– Анечка тоже – правда, уже очень давно, в подростковом возрасте, наступила на гребешок, – пояснила доктор, взяв Аньку за ахиллесово сухожилие, чтоб как следует осмотреть её ногу, – но у неё – диабет, поэтому ранки периодически открываются.
– Вы, девчонки, скажите, где гребешки такие валяются, чтобы я туда не ходила, – с усмешкой произнесла свирепая медсестра, сдирая с бинта шуршащую упаковку, – чем их перевязать, Галина Иосифовна?
– Анечке положи сегодня салфетку с йодофероном, а Юлечке – с димиксидом. Надо снять воспаления. Кстати, Юлечка, вы не курите?
– Да, курю.
– Курить надо бросить – по крайней мере, на десять дней, пока ставим капельницы. Одна сигарета вызывает спазмы сосудов на двенадцать часов. А если сосуды будут плохо функционировать – ранки ваши не заживут, поскольку они довольно глубокие. Юля, вы меня слышите?
– Я вас слышу.
– А так у вас ничего, по-моему, тьфу-тьфу-тьфу, там страшного нет. Но полечить следует.
Передав Анькину конечность своей помощнице, которая подошла с салфеткой, чем-то пропитанной, и бинтом, Галина Иосифовна пребодро кивнула Юле и удалилась. Из коридора крикнула:
– Верочка, я – в двенадцатой!
Медсестра ещё перевязывала ступню Кременцовой, когда вошла с двумя капельницами другая – та самая, что брала у Юли кровь на анализ. Завязав бинт на бантик и обменявшись парой весёлых фраз с внутривенщицей, перевязочная сестра звонко покатила свою тележку вслед за врачом. Её сослуживица опять справилась со своей работой блестяще – ни Кременцова, ни Анька даже и не поморщились при введении игл в их вены.
– Долго лежать придётся? – спросила Юля, следя за тем, как по гибкой, прозрачной трубке к её руке течёт физраствор.
– Минут сорок пять.
– Враньё, – проворчала Анька, – час сорок пять!
– Ты лучше заткнись, – шутливо отозвалась медсестра, – не то пролежишь до завтра!
Анька надулась. Медсестра вышла, оставив дверь нараспашку. Задул сквозняк, довольно неслабый. Юля одной рукой кое-как накинула на себя одеяло. Минуты три она думала-гадала, с чего начать разговор. Она вспоминала, чему учил её Алексей Григорьевич, и пыталась понять, кто такая Анька. Выяснять это возможности уже не было – Анька всё понимала, ждала вопросов и также, видимо, выбирала линию поведения, будучи информированной о том, кто такая Юлька. А может быть, и не выбирала, так как смотрела на потолок. Если бы она хотела выиграть время, то притворилась бы спящей. И Кременцова начала так: