Холодное солнце теплой зимы
Шрифт:
В повседневной жизни это проявлялось в том, что чем больше Любовь Александровна начинала волноваться, тем больше в её речах проскальзывали архаизмы, которыми современный советский человек уже давно не пользовался. Так, в моменты глубоких душевных переживаний Любовь Александровна могла, сама того не замечая, заговорить на русском, которым пользовался ещё Император Всероссийский Александр I. Что уж говорить про бурные истерики, когда смысл сказанного мог понять разве что учёный-языковед, специализирующийся на старославянском. В минуты же радости подсознание Любови Александровны самопроизвольно генерировало слова на французском языке,
– Сынок?! Ты уже вернулся?! Comme est inattendu!*1 – Любовь Александровна подошла и обняла сына. – Господи, осунулся-то как. Ты там вовремя ел? А почему не предупредил, что едешь? Я бы тебя встретила.
– Мама, ну перестаньте. Вы же знаете, что я этого сюсюканья не люблю. Как к маленькому, честное слово.
– Ладно-ладно. Всё, не буду. Dites-moi, comment vous?2 Когда приехал? Ты же должен был приехать только через неделю.
– Я уже час как приехал. И я хотел вам кое…
Но Любовь Александровна перебила.
– …А я только вернулась из магазина. Представляешь, колбасу ухватила. Пришлось, правда, повоевать. Скорей мой руки и давай за стол.
– Мама, подождите. Я хочу вам кое-что сказать.
– Что? Всё-таки заболел, да? – Любовь Александровна остановилась в холле дома, куда они уже успели дойти, и с волнением посмотрела на сына. – Ну-ка, высунь язык.
– Нет, мама, я здоров. Просто я приехал не один.
– Как не один? А с кем же?
В глазах матери появилась неподдельная тревога. Эдуарду стало страшно, но он уже внутренне был готов к этому разговору. С того самого момента, когда они с Лилией сели в поезд, мужчина в мельчайших подробностях прокручивал в мыслях эту неотвратимо приближающуюся сцену.
Эдуард сделал вдох и как можно спокойнее сказал:
– С невестой. Я встретил девушку, полюбил её и хочу на ней жениться.
У Любови Гусиной от таких слов медленно округлились глаза. Она даже потеряла дар речи. Впрочем, подобное время от времени случалось с её впечатлительной натурой, поэтому Эдуард с волнением ждал первой фразы и всем сердцем надеялся, что она будет на языке Наполеона.
– Сharmant!3 – наконец-то вырвалось у Любови Александровны. – Слава Богу! Господь услышал мои молитвы. Сынок, я так рада! Ну, рассказывай скорее, кто она?
Эдуард выдохнул:
– Очень красивая и культурная девушка.
В этот момент на лестнице послышалось шлёпанье босых ног, и перед будущей свекровью появилась абсолютно голая Лилия. На заплывшем глазе сизо-бордовым закатом горел фингал.
– Эдик, дорогой… а где у вас тут туалет? – крикнула куда-то девушка, смотря на картины и не замечая хозяев. – А то я сейчас описаюсь.
Эдуард тактично кашлянул. Девушка посмотрела вниз и наконец-то заметила Эдуарда. К нему в ужасе прижималась какая-то пожилая женщина.
– Ой! – испугалась неожиданной встречи Лилия и не сразу сообразила, что стоит голая.
Повисло неловкое молчание.
– Вот… мама, познакомьтесь. Это моя невеста, – только
Глава пятая
Чужая свадьба
…После того как уехала «скорая», Эдуард поднялся в покои матери. В комнате витал запах валерианы и чувствовалась атмосфера скандала. Любовь Александровна, сложив руки на груди, лежала в своей постели и была похожа на очень долго ждущую своего принца спящую красавицу. Лицо её, с закрытыми глазами и приподнятыми домиком бровями, выражало мучительное страдание. Иногда она стонала, и эти стоны были преисполнены горечью рухнувших материнских надежд.
– Мама, как вы? – осторожно спросил Эдуард.
Последовало молчание, но сын знал, что это тяжёлое молчание не сулит ничего хорошего.
– Потрудитесь объяснить, сударь, что это такое? – не открывая глаз, спросила Любовь Александровна, делая особенное ударение на слово «что», и её голос прозвучал словно орган в пустом соборе.
– Вы о ком? О Лилии?
– Это ужасно! Ужасно! – Любовь Александровна будто бы не слышала вопроса. – Какое счастье, что ваш папенька, царство ему небесное, не видел этого позора. Культурнейшего склада был человек. Извольте знать, сударь, что он никогда бы не дал благословения на этот… прошу прощения, брак.
Любовь Александровна открыла глаза и укоризненно посмотрела на сына. Тот стоял в дверях, низко опустив голову.
– Ах, я решительно не понимаю, что вас может связывать с этой… – Мать разрывалась между привитой бабушкой культурой общения и непреодолимым желанием сказать гадость: – …этой негодницей! (Консенсус был найден). Налейте мне воды.
Эдуард плеснул в стакан воды из стоящего на тумбочке графина и протянул матери.
– Право, вы хотите моей смерти, милостивый государь, – отпив глоток, продолжила Любовь Александровна, – а иначе зачем вам эта женщина? Вообразите моё положение! Разве об этом я мечтала, когда вот этой вот рукой качала вашу колыбель?
На последней фразе голос женщины надломился, и Любовь Александровна, закрыв глаза, без сил упала на смятую подушку.
– Но я люблю её… – услышала сквозь темноту закрытых глаз Любовь Александровна. – Я, может, впервые за свою жизнь полюбил. Вы должны понять это, мама…
– Ах, оставьте эти пустые слова. Я это уже слышала, не далее как в прошлом году, – снова вскинулась мать. – Напомнить вам, как вы всенепременно желали жениться на той вздорной девчонке из детского отдела вашего магазина? Тогда ваши уверения в том, что вы по-настоящему влюблены, разбились вдребезги о реальность, когда увидали её в подсобке с помощником главбуха.
– Мама, вы опять мне это напоминаете. Я же вас просил! – поморщился Эдуард.
– Но та хотя бы была русской, – всё не унималась Любовь Александровна, – не то что эта беспардонная дикарка.
– Мама, может, вы всё-таки присмотритесь к ней?
Такого измождённая переживаниями душа Любови Александровны выдержать не могла.
– Ах, сударь, мне дурно даже от одной этой мысли. Подите, подите прочь!
Любовь Александровна непримиримо показала дрожащей дланью на дверь и, закрыв глаза, легла на подушку. При этом её рука продолжала указывать на выход. Бледное лицо задёргалось в мелкой судороге, грозясь вот-вот брызнуть горькими слезами.