Холодные сердца

Чиж Антон

Поговаривали, что такая доброта была неспроста. Брат Чуркина случайно служил в доме предводителя дворецким. Фёкл Антонович отметал любые подозрения, когда очередной надоедливый дачник указывал на грабеж и безумную цену, – за рубль извозчика можно нанять до столицы. Предводитель заявлял, что дело это полезное для города, а потому правильное. Все прочее – сплетни и чистый вымысел. На том прения прекращались.

Прекрасный день для дачников был и прекрасным днем для Чуркина. Отдыхающие, разморенные теплом и негой, то и дело отправлялись освежиться. Сынишка его промок окончательно, бегая с глубины на берег, но папаша был доволен. Лошадки не простаивали,

к десяти утра три мочили копыта в заливе, и только две просыхали на солнышке. Чуркин рассчитывал, что их вскоре заберут. Вон как припекает. У него даже лоб вспотел, на котором торчал родимый прыщик. Артельщик поглядывал на господ в шезлонгах и господ прямо на одеялах, развлекаясь догадками, кто следующий захочет искупаться. Он делал ставки сам с собой, пытаясь угадать клиентов. Пока никто не соблазнился.

Чуркин уже подумывал пойти выпить чаю, когда заметил господина, спешащего к берегу. Одет в городской костюм, в каком на пляж являться не принято. Полотенца при нем не имелось. Артельщик подумал, что это уж точно не его клиент. Но господин направился прямиком к нему.

– Мне надо взять вашу бричку, – торопливо проговорил он, оглядываясь. – Или как это называется… Только поскорее…

Артельщик пригляделся: вроде лицо знакомое, но на пляже не появлялся. Ведет себя странно: глаза бегают, пиджачок одергивает, вид какой-то напуганный. Надо вперед взять. Убежать – не убежит, море кругом. Но на всякий случай.

– Извольте-с, кабинка свободная, – сказал он.

– Сколько с меня? – господин торопливо рылся в кармане. – Гривенника хватит?

– У нас такса известная. Рубль-с, – ответил Чуркин.

Бегающие глаза остановились на артельщике и слегка округлились.

– Сколько? – проговорил господин в глубоком изумлении. – Да за такие деньги я извозчика весь день гонять буду! Мне всего-то надо… Грабеж!

– Как хотите-с, у нас такса твердая.

Чуркин стал рассматривать кабинки, пасшиеся среди волн, всем своим видом демонстрируя, что торг неуместен, и вообще такой клиент ему глубоко безразличен. Его толкнули в локоть. Господин протягивал мятую бумажку.

– На… Возьми… Чтоб ты подавился.

Чуркин принял со всем благородством, разгладил и принялся рассматривать на свет: не фальшивая ли кредитка. Клиент закипал.

– Может, тебе серебром заплатить?

– Не извольте беспокоиться, мы свое дело знаем-с, – Чуркин не торопясь вынул набитый бумажник, вложил в него купюру и тщательно засунул обратно в карман. – Желаете сами править или прикажете отвезти-с?

– Сам, все сам, ничего не надо, давай уже! – заторопился обозленный клиент.

Чуркин пригласил его в кабинку. Господин отказался от помощи, влез сам и устроился на скамеечке. Взяв под уздцы, артельщик легонько дернул. Лошадка тронулась.

– Отойдите! Не нуждаюсь в вашей помощи!

– Как угодно-с, – сказал Чуркин и отошел в сторону.

Нервный клиент так хлестнул лошадку, что она поворотила морду в удивлении. «Чай, не в забег собрались», – словно хотела ему сказать. И пошла покорно. Кабинка быстро удалялась в залив. А Чуркин подумал: чего это взбрело в такой день фокусы устраивать? Не купаться же чудак этот собрался. И куда его понесло?

Николя бессовестно проспал. Когда выглянул на улицу, день был в самом разгаре.

И на душе сразу стало глупо и весело, как бывает, когда радуешься непонятно чему, и кажется, что впереди ожидает только хорошее и чудесное. Наскоро заморив червячка стопкой блинов, яичницей с колбасой, ломтем белого хлеба с маслом и стаканом свежих сливок, но сумев отказаться от куриных котлеток, чем огорчил мадам Матюшкову, Николя накинул единственный светлый пиджак, подходящий к такому дню, и отправился на променад.

Город нежился в благодати дня. Улицы были пустынны, в лавках торчали полусонные приказчики, и ноги сами понесли его к пляжу. Николя шел без всякой определенной цели, просто захотелось посмотреть на сверкание волн, подышать морским воздухом да и побыть на берегу, позабыв про тяжкие обязанности, и снова вернуть себе беззаботный отпуск. На песок он вышел, не снимая ботинок.

На пляже общество было в сборе. Белели зонтики дам, там и тут виднелись сорочки мужчин, стянутые только жилетками, а пиджаки брошены где попало. Дети бегали без всякого присмотра, и никто их не одергивал и не учил, как вести себя на людях. Публика нежилась под солнцем, и казалось, что наступили всеобщий мир и благодать. Все это было так мило и славно, что Николя невольно заулыбался. Все ему нравилось и казалось расчудесным. Даже постовой рядом с шалашом показался таким милым в своем беленом мундире. Ему захотелось пройти по самой кромке волн и, может быть, замочить ноги, или даже умыть лицо морской водой, или сделать какую-нибудь забавную глупость.

Николя было стыдно заслонять людям солнце, и он выбрал самый длинный путь, в обход шезлонгов и расстеленных одеял. Все же совсем не мешать было невозможно. Николя старался быть чрезвычайно вежливым, осторожно пробираясь мимо отдыхающих, чтобы ненароком не наступить на чье-то одеяло или не шаркнуть песком. Он проявлял чудеса гибкости, хотя перед ним то и дело пробегали чьи-то дети, матери их строго поглядывали на него, а отцам было совершенно безразлично, кто тут бродит среди разморенных тел.

Солнце светило высоко. Ему приходилось жмуриться и прикрываться ладошкой. До заветной цели было рукой подать. Николя видел, как волны лениво шлепали мокрый песок и манили прохладой.

– Вассал мой… – голос был строг, но интонация маняща.

Николя обернулся, все еще щурясь.

– Моя королева! – он изобразил нечто вроде галантного поклона при дворе Людовика XIV, о котором имел смутные представления.

Катерина Ивановна полулежала в шезлонге. Волосы ее, туго стянутые в хвост, блестели, как лакированные. Свободное платье, чуть широковатое, было простым, но привлекательным. Именно таким, в каком и надо бывать на пляже, где дамы не кичатся нарядами, а только мечтают, как бы подставить ветру чуть больше дозволенного приличиями, но при этом не загореть. Как известно, загар на лице или декольте – признак низших классов, всяких там рабочих и крестьян, целые дни проводящих в трудах под солнцем.

Ему указали сесть в ногах. Николя исполнил это с большой охотой, не боясь испортить брюк. Он уселся на песок и смотрел на нее снизу вверх, с подчеркнутым восхищением, что в целом вписывалось в характер шального, но честного наследника.

– Вы сегодня демократично одеты, – сказала Катерина Ивановна, оценив слегка поношенный костюм.

– Будь моя воля – скинул бы его и остался… да хоть в чем мать родила, – ответил он. – Такая погода, а мучайся в одежде.

– Вы опасный вольнодумец, господин Гривцов. Находиться на пляже без одежды, это как такое можно выдумать?