HOMO CARCERE. Человек в тюрьме

Патлис Виталий

Пока же я с огромной радостью отмечал с ним и с его друзьями аттестат об окончании среднего образования. А также «обмывал» почётную грамоту, выписанную лично «родителям Кравченко Дмитрия» за «успешную учёбу и примерное поведение сына».

– Так выпьем же этот бокал за маму и папу, – под общее веселье предлагал один из лучших друзей Димы, указывая на меня. И все смеялись ещё сильнее. Я – в том числе. Мне казалось, что аттестат – вещественное доказательство моей правоты и моей состоятельности. Я уже смог что-то дать своему «сыну», значит я действую в верном направлении. Мало того – я чувствовал гордость, что приложил к отмечаемому событию руку.

Я снова вижу этот взгляд человека, которого я растил и кормил

восемь лет. Во взгляде – сожаление от того, что я вышел. Не стоит себя больше тешить иллюзиями или обманывать. Меня предали жёстко и цинично. И один из предателей – мой сын Дима. Пусть сын не по природе, но по смыслу. Придет время, я поведаю всю историю подробно. Сейчас – не могу, не хочу. Неужели ему настолько застили глаза прибыли? Нули в семизначных числах? Но ведь это только цифры. Наверняка не обошлось без серого кардинала, этакого манипулятора неокрепших душ. Об этом я тоже расскажу. Стоило мне исчезнуть из жизни, меня тут же начали предавать. Подло, по крысиному. Те, кого я считал своей опорой, последователями, компаньонами, братьями. Тот, кого я считал сыном. Но кто мог знать? И главное – за что они так со мной?! Я не понимаю. Деньги никогда не станут главными в этой жизни. Никогда. Что ж, существует ведь и абсолютная величина – правда. Выше которой – справедливость. А ещё выше – милосердие.

Да воздастся каждому…

Я включаю в наушниках музыку. Слушаю и машинально подкручиваю руль, рывками двигаясь в бесконечной московской пробке. NЮ обволакивает мой разум мягким махровым саваном.

А мы с тобой теперь никто.

А помнишь, раньше был ток?

Вокруг меня другие машины, грязные от дождей, разноцветные, равнодушные.

А ты меня – в блок

А я тебя короновал

И никому не отдавал

И как умел – так радовал.

Я пою с парнем дуэтом, хотя не размыкаю губ.

Я тебе стал чужим и слова как ножи

Только сердце как хрусталь

Если бы не дорога, я закрыл бы глаза и слушал эти строчки. Мёртвый, недвижимый, успокоившийся.

Может, это был я —

Тот, кто выкрутил краны?

Жизнь в картонной коробке

Нам с тобой в одной лодке

Не переплыть океаны.

Зачем вышел? – думаю я. – Если при встречах со знакомыми вижу лишь неопределённое пожимание плеч, и слышу пару ничего не значащих дежурных фраз? В списке моих душевных деформаций – горечь и разочарование. А в моём сердце – боль и обида. Смысл настоящего зыбок и размыт. Для чего я пережил своё заключение? Вытерпел такие лишения? Свобода не принесла мне духовной поддержки, она обманула меня, выставив беспомощной игрушкой судьбы.

В тюрьме меня лишили ответственности. Кто-то решал за меня, не заставлял сомневаться, и это выглядело по-своему честно. И просто. И теперь я понимаю тоску освободившихся. Они не могут принять себя в диком мире, и подспудно стремятся вернуться туда, где за них всё решат.

Там, в камере, я извращённо упивался своей болью, полагая, что познал всю глубину страдания. Но теперь я понимаю, что опускаюсь глубже и глубже. Разочарование, ухватив меня за шкирку, топит и тянет вниз. Есть ли у этой черноты дно?

Возможно, я скоро об этом узнаю.

Но реальность продолжает для меня оставаться парадоксальной. С каждым рывком я становлюсь не слабее и депрессивнее, а сильнее, мудрее и злее. И уже приближаюсь к своему, убежавшему вперёд силуэту, на расстояние вытянутой руки.

Но приблизившись ещё, я с удивлением понимаю, что всё возвращается в нулевую точку отсчёта. Вот меня снова арестовывают в зале суда, и я трясусь обречённо в автозаке. Прошлое проворачивает со мной жестокий фокус. Я отскакиваю от реальности и проваливаюсь в воспоминания, которые начинаются с первого дня моего заключения. И в тот момент, я даже не подозреваю, когда я выйду. И выйду ли вообще.

Глава 2

Вечер в хату

Вот это и есть, наверное, самый страшный

сатанинский соблазн – решать чужие судьбы

Аркадий Вайнер, Георгий Вайнер

«Петля и камень в зеленой траве»

Почему так? Я не знаю.

Меня осудили по статье 159 часть 4 УК РФ 2 . Заключили под стражу после оглашения приговора в зале суда и отправили в камеру. Когда началась ночь, нацепили наручники и препроводили в автозак.

2

Предусматривает уголовную ответственность за мошенничество, совершенное организованной группой либо в особо крупном размере

Мой адвокат, по пути в суд, утверждал: максимум, что мне грозит – «условка».

«При любых, самых неблагоприятных раскладах, – говорил он, – будет условный срок, но, скорее всего, оправдают».

Я трясусь на жёсткой скамейке зарешечённой камеры-обскуры автозака и не знаю, куда деть руки.

«Почему так?» – спрашиваю я себя.

Сейчас я не в силах сопоставлять какие-то события. Конечно, обвинение мне предъявили не вчера. Были и странные обыски, и мера пресечения в виде домашнего ареста. Маховик правосудия раскручивался постепенно. Но ведь и я не сидел, сложа руки. Позже я расскажу вам подробности дела и моей борьбы за свободу, но это произойдёт не сейчас. Потому что сейчас я задыхаюсь от сигаретного дыма – попутчики-заключённые нещадно смолят, – выхватывая в коротких проблесках хлопающей дверцы автозака ночное небо. Нас возят по судам, ИВС и СИЗО по какому-то неведомому маршруту всю ночь. Выводят из одного автозака и пересаживают в другой. Так – почти до бесконечности. В сигаретном дыму сменяются лица – разные: перекошенные, отстранённые, серые, безликие, с признаками вырождения, всякие. Внутрь пихают всех подряд, без разбора: разные статьи, разные возрасты. Моя прострация накладывается на изматывающую усталость, я зыркаю исподлобья, но, со стороны, видимо, мало отличаюсь от остальных.

– Какие короткие строчки? – с вопросительной интонацией шепчет мой сосед, судя по всему, у него ломка. 228-я «народная» статья, по которой гребут всех подряд. Подкинуть малюсенький пакетик – раз плюнуть. Могут засадить любого. Но этот парень явный «нарик». Губы шевелятся у пацана почти непрерывно, похожие на двух полумёртвых червей. С носа свешивается неприятная прозрачная капля. Он бредит и повторяет бесконечно одно и то же. «Какие короткие строчки?», «Какие короткие строчки?», «Какие короткие строчки?». Иногда, на мгновенье замерев, и явив в своих зрачках хоть какую-то тень осмысленности он добавляет: «А?». Но огонёк тут же тухнет, и он продолжает свой бессмысленный речитатив.