HOMO Navicus, человек флота. Часть вторая
Шрифт:
Елы палы! Черно-беленькое… Вороны облепили холм. Штук семьсот. А может, и тысяча. Сидят, не летают, холодно. Мороз плюс ветер в полете. Обмерзание крыльев и элеронов. А без элеронов куда? В пике? Умные…
А на Камчатке вороны не в пример материковым. В два раза больше и клюв, как рука взрослого мужчины от локтя до кисти… Сущие звери, хищники. У нас в Бечевинке как маленькая женщина австралийской баранины купит, так они у нее мясо прямо с «авоськой» из рук выхватывали. Штук семь крыльями по голове бьют, штук пятнадцать сверху заходят, три-четыре самых наглых флибустьера из рук
И смотрит лейтенант: никуда не денешься, по обочинам снега метра полтора-два… Не обойти… Только мимо холма. А там вороны.
Кто из вас, товарищи офицеры, видел тысячу голов, повернувшихся одновременно в вашу сторону на хруст, две тысячи глаз, горящих ненавистью, и свою оценку: «Мясо!!!»?
Ой, ой, не надо этого героизма!
Лейтенанта обдало холодом чужой запредельной жизни… Даже помойки под толстым слоем снега… Мясо… Конец. Зачем он согласился передать эти документы в штаб ракетной части?
А офицер не сдается никогда! Даже смерти! Даже такой неприглядной! Представьте приказ главкома: «Заклеван воронами до смерти…» Прочь, воронье! А умирать так рано! Есть же выход… Где? Я его знаю!
И лейтенант перешел на строевой шаг! С равнением направо! На воронью стаю! С лапой у уха! Погибать так с музыкой! Зря, что ли, три года знаменосцем училища был и палашом махал при подмене! Выше ногу! Носок на оттяжку! Локоть выше! И подбородочек, подбородочек!
На вершине холма сидело нечто. Оно было на полголовы выше любого из воронов. Его перо, под белым инеем, отливало зеленью, не синевой… А еще у него была борода. Пахан… Нет, скорее, главком… Главкому было лет четыреста. Что? Не живут? А откуда мудрость? И кто считал года? Главком ворон внимательно смотрел на лейтенанта. Оценивая. Строевой шаг был красив и четок. Главкому понравилось. Он белькотнул. Не каркнул! Наверное, так большие начальники и говорят. Хрипло и ответственно. Никто и никогда, наверное, подобного звука не слышал, кроме черных пернатых нукеров. Белькотнул слабо сказано. Это были переливы власти и самодовольства, уверенности в себе, жесткости и мягких полутонов, прощения и пощады. И он не просил – приказывал. Так, что мурашки по коже! Послушают ли? Лейтенант вдруг понял все, что сказал старый ворон.
– Не ссы, лейтенант. Мы – не люди. У нас строго… с субординацией. Иди. Ты мне нравишься. Ишь ты, строевой шаг… Хорошо… Иди, сынок, служи. Ты еще нужен родине….
Спасибо тебе, неизвестная науке птица! За мудрость, за жизненный опыт, за любовь к строевому шагу! За неординарность и возможную сытость! Паханы и главные ведь вроде не голодают?
Вороны отвернули головы, погасив алчность в глазах. Никакой ненависти. Нейтраль. Проходи. Старшой сказал. Воздух, пропитанный с ненавистью и неизбежной кровью, вдруг опять стал свежим и морозным.
И лейтенант прошел. Строевым шагом. С неизвестно откуда взявшейся благодарностью к пахану».
На той дороге недели за две до того пропали бесследно капдва, мастер ракетных пусков, и толстый командир БЧ-4 с РПКСН. Наверное, строевым ходить не умели или пахану не понравились. Не верите? Да и не верьте. Приказа-то главкома не было…
Назад лейтенант ехал на автобусе. Вечером. Второй раз нельзя. Судьба, она тоже женщина. Не простит… Не испытывай.
Высокая вероятность событий, или то, чего не было
Почему я не лезу решать глобальные проблемы? Веры, мироустройства, героизма и предательства, подлости или полезности политиков, будущего флота и его вооружений, экологии, глобального потепления и угрозы инопланетной агрессии? А потому, что одну личную никак не решу…
В качестве эпиграфа:
«Корр.: что вы чувствуете, стреляя в живых людей?
И.: Я чувствую отдачу.
Корр.: И вы считаете свой взгляд верным?
И.: Куда ж вернее? Я ж через оптический прицел смотрю…»
Нам добро на вход в Босфор. Ночью с корабля сняли особиста – острый приступ аппендицита. Нового не прислали.
Все как по маслу.
Вдоль борта корабля медленно плывет Стамбул. Свободные от вахты матросы толпятся на баке. Фотографируют. Командир разрешил выдать фотоаппараты. Потом помощник их опять заберет. Нельзя нам ими на службе пользоваться. Инструкция. Купол Айя-Софии с минаретами, лавки, выходящие прямо к воде, нависающие над набережной дома. Суету людскую, пеструю. Мост, под которым корабль проходит. Длинный.
Я тоже фотографирую. Знакомые лица ребят в синих робах какие-то чужие. Нет, еще не время…
Хотя берег так близко…
Я тоже в робе. Матрос Петров. А вот и замполит. Шутит, говорит что-то. Улыбаюсь, но не слышу. У зама в «тропичке» под рубашкой и резинкой трусов – пистолет Макарова. Прицельный огонь – 25 метров. Жарко. Потеем. Слышал, даже живот у него в ржавчине от «машинки». Учесть эти метры.
А он шутит. Нормальный вроде мужик. У него инструкция по проходу проливов. Стрелять ныряющих за борт. Сам рассказывал. Голову ломит, в висках стучит кровь. Улыбаюсь шуткам. Механически. И чтоб как все. И на зама смотрю. Да, нормальный мужик. На палача не похож. Моего.
Красивый город Стамбул. Чужой. Интересный.
Моя вахта. Ныряю в люк.
Дарданеллы…Справа по борту развалины Генуэзской крепости. Опять фотографируем. И зам здесь. С проржавевшим от Макарова пупком. Тоже щелкает ФЭДом. Будем выпускать стенгазету. Шутит.
До берега все дальше. Ушли мористее.
И как назло, погода штилевая. Стою вахту…
Говорят, в Бискае всегда шторм. Испания, Франция. Тоже нормально. Я хорошо плаваю. Ставок в селе пять раз туда-обратно переплывал.