Хор больных детей. Скорбь ноября
Шрифт:
– Печальная история.
– И что, блин, вы с Дидером сотворили с тем бедным окунем?
– Я же сказал, что это была случайность.
– Но охотинспектор сказал…
– Чьим словам ты веришь? Его или моим? Никто ничего плохого не делал, просто, когда Дидер…
– Давайте еще выпьем.
– И в этот раз по полной.
Кружки наполнены до краев, и в пене отражается тусклый свет.
– За Дидера и его Большеротого Окуня, пусть Господь простит его заблудшую душу.
Женщины собрались в кружок и танцуют в одиночку или парами под одиночные звуки гитары или банджо, доносящиеся из музыкального
В комнате стоит такой густой дым, что в нем застреваешь как в колючей проволоке.
Женщины жмутся друг к другу и смеются слишком громко, но совсем невесело и привлекают к себе не того сорта внимание, как и должно быть. Этой ночью все пойдут трахаться или сгинут на парковке в мутных потоках и водоворотах, которые пришли за всеми нами. Так всегда бывает, но сейчас всё хуже, чем обычно.
Звериные головы смотрят вниз, а мы смотрим на них, гадая, кто из нас сильнее заброшен.
Моя мать каким-то образом все еще здесь, растекается по мокрому заляпанному полу. Я не знаю, жива она или мертва, но ее присутствие чувствуется повсюду. Она знает, о чем они говорят, знает их страхи и пахнет ровно так же, как все остальные. Я чувствую, как она проносится поблизости, просто вне поля зрения. Приторный запах сладких духов, пота и безрассудства. Она сидела здесь, на высоком табурете, на том же месте, где я сейчас, когда встретила отца. По крайней мере, мне так рассказывали.
– Хочешь потанцевать, Вербал? – спрашивает женщина. Ей уже под сорок, но говорит она нарочито низким голосом, расставляет бедра так широко, словно перелезает через плетень, и знает, что все происходящее здесь – неизменный ритуал.
Вербал Рейни, хозяин своей собственной судьбы, по меньшей мере такой же храбрец, как его кузены и дяди, царапает ногтями по барной стойке, отколупывая кусочки лака.
– Почему, черт возьми, нет? Пойдем, милашка! – отвечает он.
Бетти Линн окружена клубами дыма. С момента, когда я последний раз ее видел, ее детские округлости практически пропали. Живот плоский, и в девятнадцатилетних глазах видны эоны нелегких переживаний. Она поворачивает голову ко мне, словно благодаря за жизненные уроки. Я киваю в ответ.
Дикий кабан продолжает вершить свой суд, глядя на нас сверху. Мать, невидимая, но находящаяся всего в нескольких дюймах от меня, хихикает. Дым клубится вокруг нас, пока я почти не начинаю верить, что мы больше не существуем.
Мы существуем и знаем это, но больше нет нужды это признавать.
ОНИ РАСПЕВАЮТ И РИСУЮТ ГЕКСАГРАММЫ.
Река разлилась за пределы поймы и вышла из берегов, а группка ведьм под предводительством Вельмы Кутс собралась около дома. Они остановились в лесах на краю наших владений, проводят ритуалы, тыкают пальцами и проклинают. Меня это начинает подбешивать.
Я выхожу к ним в бушующий ветер и дождь. Кроме Вельмы Кутс, там еще шесть женщин – три
– Нам нужно твое семя, – говорит Вельма Кутс.
– Прекрати уже нести чушь!
– Нам нужно взять твой уксус.
Вода льется в ее рот во время разговора. Я оборачиваюсь и замечаю Доди в окне спальни, а рядом изогнутой струей стекает вода с флигеля. Доди возбуждает роль, которую она играет в нашем противостоянии. За ней внезапно возникает какое-то движение. Тени шевелятся, когда братья клонятся вперед. Они понимают, что тоже являются частью происходящего. Семя у нас одинаковое.
Мне до смерти хочется курить.
– Нет.
– Твоя гордость будет стоить жизни всем нам!
– Ты говоришь это, стоя в самом центре всего?
– Я делаю то, что должна.
– Как все мы.
– Только не ты. Томас, ты должен выполнить свою обязанность.
Смех нарастает у меня в груди, но не прорывается наружу.
– Как сказала Доди, есть сила в именах. Мое имя – часть меня и тоже предмет моей гордости. Ты не можешь взять одно без другого.
Вокруг нас завывает и плачет буря, а ивы, тополя и сумахи кланяются ей и дико машут ветвями. Я не умру, как мой отец, и не стану посмешищем.
– Этот ураган – расплата, он пришел за тобой, Томас. Мертвецы здесь, они выходят.
– Меня не волнует.
– Если не у тебя, то Доди получит семя у кого-то из твоих братьев.
– Не сомневаюсь.
Остальные колдуньи начинают новый напев, монотонный, словно мелодии древней Ассирии. Эта песня стара как мир и звучит в ритме грохочущего грома. Я топаю в такт ногой по грязи. Они кружатся и протягивают руки к моему лицу. Никто из них не обращается прямо ко мне.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я девушку-подростка.
Та отступает назад словно от удара. Ноздри у нее горят от озона и бьющих молний. У наших ног плывут утонувшие поганки и утки, а ил плещется как белые барашки в океане. Старуха смотрит на меня и девушку и говорит: «Ш-ш, детка!» У имен есть сила, раскрывать их другим – опасная затея.
На лбу девушки мокрый шнурок, а молнии вспыхивают то слева, то справа от нас.
– Лотти Мэй.
– Ты работаешь на фабрике.
– Да.
– Ты должна быть там прямо сейчас.
Ее обижает эта светская беседа и то, что я поставил под сомнение ее компетентность в роли одного из моих сотрудников. Даже в такой серый мокрый день мне виден заалевший на ее щеках румянец.
– Я попросила другого человека выйти в мою смену. А вам не стоит волноваться о таких вещах в такое время. Как я слышала, на вас лежит ответственность побольше. Ответственность за Кингдом Кам.
– Не больше чем на тебе или ком-либо еще.
Я пристально смотрю на нее, и она ловит мой взгляд. Кажется, я влюбляюсь. Делаю шаг вперед, и она отступает чуть ли не прямо в кусты.
– На что ты готова?
– Что?
– Ради того, что нужно сделать.
Она понимает, о чем речь, и замирает на месте.