Хора на выбывание
Шрифт:
Несколько минут мужчины молчали, слыша, как в углу подвала капает с потолка вода. Наконец, Юрий чуть убрал руку от кармана, Лоринков — от складного ножа, а Воронин аккуратно положил на пол ломик.
— Убивать друг друга было бы бессмысленно, — сказал Воронин.
— Это точно, — поддержал его Рошка.
— Жадность губит человека, — резюмировал Лоринков.
— Но золотом делиться не хочется, — резюмировал Воронин.
— Давайте его, что ли, в карты
— Лучше в шашки, — быстро ответил Лоринков, обожавший эту игру.
— Так не пойдет, — запротестовал Воронин, — ни в карты, ни в шашки я играть не умею.
В подвале вновь наступила тишина.
— А давайте, — вновь нарушил молчание Лоринков, — расскажем каждый интересную историю. Чья покажется самой лучшей, тому и золото.
— Нет, — разозлился Воронин, и это не пройдет! Вы оба журфак заканчивали, там вас научили языками молоть!
— Тогда, — развел руками журналист, — я даже не знаю…
Воронин с тоской наклонился к ломику, Юрий вновь сунул руку в карман, а Лоринков, нахмурившись, вновь полез за ножом.
— Что за черт? — пробормотал Воронин, наклонившись к ящику, — что за, черт побери, шуточки?
— Не чертыхайтесь! — одернул его Рошка.
— Да подите вы, с вашей показной религиозностью! — возмутился Воронин, — вы лучше посмотрите, что в ящике!
— Как что? Золото.
— Боюсь, — устало улыбнулся Воронин, — мы едва не убили друг друга из-за пустяка.
Рошка и Лоринков тоже склонились над ящиком. То, что они поначалу приняли за золото, оказалось медалями. Ящик был битком набит медалями, которыми в Советской Молдавии награждали героев социалистического труда.
— Обманул нас Бодюл, — печально сказал Рошка, покачивая медаль в руке.
— А они, случаем, не из драгоценного металла? — с надеждой спросил Лоринков.
— Нет, — разочаровал его Воронин, — такие делались из бронзы, а на ней мы, господа, много не заработаем.
Внезапно стены подвала содрогнулись. Мужчины кубарем покатились по помещению. Минут десять подвал трясло. В лазе что-то хрустнуло, из него посыпались камни и арматура. Стало ясно: подвал заблокирован.
— Это еще что такое? — закричал Рошка, пытаясь устоять хотя бы на четвереньках.
— Мы же в десяти метрах от митингующих ваших, — громко ответил Лоринков, — а у них как раз пятиминутка.
— Это как?
— Пятиминуткой, — объяснил Лоринков, пользуясь временным затишьем, — я называю приступ биологического бешенства животного. У моего кота во время пятиминуток хвост трубой, шерсть дыбом, и он бесцельно бегает по квартире, бросаясь на обои.
— Вам бы пристрелить его, вдруг у него бешенство? — поежился Рошка, усаживаясь на ящик.
— Ну, вы же своих забастовщиков не пристрелили, — ухмыльнулся Лоринков. — А у них натуральная пятиминутка. В такт колотят асфальт ногами, как болельщики — трибуны, во время матча.
Подвал вновь затрясся.
— Сделайте что-нибудь! — испуганно крикнул Воронин Рошке, — не то эти ваши придурки нас здесь просто похоронят!
— А что я могу сделать? — раздраженно ответил Рошка, на всякий случай набивая карманы медалями, — я же не наверху, а здесь, с вами!
— Позвоните какому-нибудь из помощников! — осенило Лоринкова.
— Рошка подумал, что Лоринков и впрямь сообразителен. Достав мобильный телефон, Юрий начал по памяти набирать номер.
— Ион, ты?! — радостно закричал он, когда связь заработала.
— Да, господин Рошка! — тоже обрадовано ответил Ион, — куда вы запропастились? Мы с ног сбились, вас ищем! Уже говорили, будто вас коммунисты украли!
Воронин усмехнулся. Лоринков закусил губу. Покосившись на них, Юрий торопливо дал указания:
— Прекратите там на площади топать, немедленно! Никому ничего не объясняй, я тебе потом все расскажу. Но пусть успокоятся. Так надо.
— Не могу! — спустя минуту ответил помощник, — народ словно обезумел! Вас требуют!
— Хорошо…. Черт, что же делать?
— Пусть он поднесет телефон к микрофону, а вы толкнете им речь, — тихо сказал Лоринков.
— Как?! — зашипел Рошка, — что говорить?! Я без подготовки не могу!
— Спокойно, — посоветовал Лоринков, — я вам буду тихонько наговаривать, а вы уж повторяйте.
— Мысль хорошая, подтвердил Воронин, и, опасливо глядя на сотрясающийся потолок, крикнул, — да быстрее же!
— Хорошо, хорошо, — сказал Рошка, и, обращаясь уже к помощнику, добавил, — Ион, сейчас я скажу им речь по телефону, потому что подъехать не могу, я далеко от Кишинева по делам партии. Только пусть успокоятся и не топают!
Минуты через две грохот прекратился. Лоринков курил, несмотря на то, что в помещении было трудно дышать.
— Сейчас…по телефону… речь… — глухо доносилось из телефона Юрия.
Журналист быстро достал из кармана плоскую флягу. Выпили по очереди.
— Можно начинать, — сказал помощник, — я подношу телефон к усилителю!
Юрий откашлялся.
— Дети мои! — шепотом начал Лоринков.
— Дети мои… — растерянно повторил Рошка.
— Больше эмоций! — прошипел Воронин.
— Дети мои! — заорал Рошка.
— Куда бы я ни пошел, где бы ни ступила моя нога на земле Бесарабии, оторванной от матери своей Румынии, одна мысль преследует меня… — впал отчего-то в меланхолию Лоринков.
Рошка старательно повторял, стараясь быть эмоциональным. Лоринков бубнил:
— Это не мысль. Это молот. Молот, ибо она стучит в мое сердце. Это не мысль, это пламя. Пламя, ибо оно обжигает мои потроха…
— А не слишком грубо — потроха? — осторожно спросил Рошка.
— Нет, — возразил Лоринков, — для толпы то, что надо. Грубовато, зато будто по щеке хлестнули.