Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях
Шрифт:
Казалось, окно в Европу приоткрылось – хотелось надеяться, что это дверь в большой мир, что не просто «все флаги в гости будут к нам», но и нам станет можно ездить куда-нибудь в гости без обязательной нервотрёпки в парткомах.
Но нет: Олимпиада прошла, временное показное изобилие сменилось обычным репертуаром товаров, да и всё остальное никто не отменял.
Вася:
Олимпийское лето омрачилось смертью Высоцкого – теперь и его хриплый голос не нарушит воцарившуюся (казалось, навеки) душную тишину застоя.
Генсек был стар («Он у нас – суперstar!» – шёпотом шутили те, кому удалось послушать хотя бы отрывки из знаменитой, но, само собой, запрещённой рок-оперы), но никто не задумывался о том, что он не вечен: какая разница – придёт следующий, и будет всё то же самое. Те же парткомы, те же доносы под видом правдоискательства, те же непонятные правила игры… никто не ожидал никаких перемен.
Замуэль, несмотря на организованную против него кампанию, всё же подготовил Васю, и он успешно (все говорили, что просто прекрасно!) станцевал партию Алена. Его хвалили, после такого явного успеха ему стали давать и другие роли, но что-то такое всё же витало в разряжённом вокруг него воздухе: те же неожиданные замены на другого исполнителя, те же необъяснимые умолчания, шёпот и не слишком доброжелательные взгляды.
– Вась, ну ты, что, сам не понимаешь?! – говорили немногие приятели. – Думаешь, они так просто от тебя отстанут? И ты тоже хорош: ты и так на подозрении в связи с иностранкой, а теперь ещё и с Замуэлем дружишь.
Наталья Барская, Вася: «Дороги юности», Ленинград, 1978
– Да не было у меня никакой связи с иностранкой! А Замуэль чем плох?! Я с ним репетировал, он супер!
– Вась… ты как с Луны свалился, честное слово! Он-то супер, но, между нами… он же инвалид пятой группы!
– Кто-кто?!
– Еврей, пятый пункт у него… сейчас их в Израиль выпускают, он в любой момент уехать может, а ты-то останешься.
Господибожемой. Как всё это надоело!
Как можно так жить: дружишь с юношей – пускают слух, что у вас запретная любовь, то есть уголовное преступление! Дружишь с девушкой – она иностранка, у тебя с ней связь,
Съёмки фильма-балета «Галатея». Ленинград, 1977
– Вась, они тебе всё равно вредить будут, вот увидишь! Не успокоятся и не дадут тебе танцевать! В любом другом театре ты бы сразу стал ведущим солистом! – сыпали соль на рану доброжелатели из кордебалета.
С ними Васе нечего было делить, он считал их друзьями, верил в то, что они от души желают ему добра. Советуют насчёт «любого другого театра»… где его, спрашивается, искать? Театры все наперечёт, в каждом свои солисты и хореографы; уезжать куда-нибудь в провинцию ему, истинному ленинградцу, совсем не улыбалось. И Мама с Бабушкой – он теперь у них единственный мужчина; брат живёт отдельно, занят своими делами, да и ненадёжный он человек, увы… алкоголь – такая беда…
Не хотелось уезжать далеко от привычного балетного мира: ему казалось, что столица этого мира, его безусловный центр был здесь, в Ленинграде, никакая Москва не сравнится, никакой Париж и Нью-Йорк! Впрочем, если бы его вдруг позвали солистом в Большой… или в Гранд-Опера – так, мечтать, как говорится, не вредно, но и пользы от пустых мечтаний никакой.
Василий и Наталия Михайлевская, Москва, 1979
Давай-ка к станку.
Работать – это так понятно и привычно, и, в конечном счёте, только это имеет смысл.
Мечтать – так о новых партиях, о собственных постановках, о ещё чуть более высоком прыжке, о ещё немного приблизившемся совершенстве, о мастерстве. А мастерство само по себе не приходит – иди к станку.
Из зеркала на него смотрел довольно грустный молодой человек: вроде бы всё начало так удачно складываться, а доброжелатели советуют поискать другой театр. И это друзья, которым он верил, а ведь, может быть, их устами говорят его враги, которым только того и надо, чтобы он подал заявление об уходе?
Конец ознакомительного фрагмента.