Хороните своих мертвецов
Шрифт:
Тот улыбнулся и открыл дверь:
– Не выходите на улицу – холодно.
– Не такой уж я хлюпик, – отрезал Эмиль. – И потом, я хочу попрощаться с Анри.
Услышав свое имя, пес посмотрел на Эмиля, выставив вперед уши и насторожившись: а вдруг речь идет о чем-то вкусненьком? И он не ошибся.
Тротуар только что очистили от снега. Перед рассветом буря прекратилась, и солнце поднялось над безупречно белым ландшафтом. Город сиял, свет отражался от всех поверхностей, создавая впечатление,
Прежде чем открыть дверь машины, Гамаш взял горсть снега, слепил снежок и показал Анри. Пес заплясал, потом остановился, напружинился, готовясь к прыжку.
Гамаш подбросил снежок в воздух, и пес подпрыгнул, нацелившись на снежок: вот теперь уж он его точно поймает и тот останется целехоньким у него в пасти.
Снежок упал, и Анри ухватил его, сомкнул челюсти. Когда он приземлился на все четыре лапы, у него в пасти был только снег. Опять.
Но Гамаш знал, что Анри не прекратит попыток. Пес никогда не оставит надежду.
– Так все-таки что за женщина оказалась в гробу Шамплейна?
– Я думаю, какая-нибудь больная из сумасшедшего дома Дугласа. Почти наверняка умерла естественной смертью.
– Ну хорошо, он сунул ее в гроб Шамплейна, но что он сделал с самим Шамплейном?
– Вам уже известен ответ на этот вопрос.
– Откуда? Да и стал бы я спрашивать, если бы знал.
– Я вам намекну. Ищите ответ в дневнике Шиники. Вы на днях читали его мне. Я позвоню вам, когда доберусь до дома, и если к тому времени не сообразите, тогда скажу.
– Ну ты и вредный! – Эмиль на миг прикоснулся к пальцам Гамаша, лежащим на дверной ручке машины.
– Merci, – сказал Гамаш. – За все, что вы сделали для меня.
– И тебе – за то, что ты сделал для меня. Значит, ты думаешь, что мадам Макуиртер может понадобиться помощь?
– Думаю, да. – Гамаш открыл дверь машины, и Анри прыгнул внутрь. – И кстати, еще я думаю, что ночь может быть клубничка.
Эмиль рассмеялся.
– Ну, если это останется между нами, то я тоже так думаю.
Через три часа он уже был дома. Гамаш и Рейн-Мари сидели в своей уютной гостиной, в камине потрескивали поленья.
– Звонил Эмиль, – сказала Рейн-Мари. – Просил передать тебе кое-что.
– И что же?
– Он сказал «три мумии». Тебе это о чем-нибудь говорит?
Гамаш улыбнулся и кивнул. Три мумии были вывезены в Питтсбург, а Дуглас из Египта привез только две.
– Я все думала об этом видео, Арман.
Он снял свои полукруглые очки:
– Ты хочешь посмотреть?
– А ты хочешь, чтобы я посмотрела?
Он помедлил:
– Я бы предпочел, чтобы ты этого не делала, но, если тебе надо, я посмотрю с тобой.
Она улыбнулась:
– Merci, но я не хочу
Гамаш нежно поцеловал ее, и они снова погрузились в чтение. Рейн-Мари кинула взгляд на Армана.
Она знала все, что ей нужно было знать.
Габри стоял за стойкой бара в бистро, протирая стаканы кухонным полотенцем. Вокруг болтали, смеялись, читали или тихо сидели его друзья и клиенты.
Воскресенье клонилось к вечеру, а на большинстве присутствующих, включая и Габри, все еще были пижамы.
– Я бы, пожалуй, слетала в Венецию, – сказала Клара.
– Слишком много туристов, – возразила Рут.
– Откуда ты знаешь? Была там, что ли?
– Мне и не нужно там быть. Все, что мне надо, есть здесь. – Она пригубила из стакана Питера и поморщилась. – Господи Исусе. Что это у тебя?
– Вода.
Друзья переместились к камину поболтать с Рором и Ханной Парра, а Габри вытащил горсть лакричных конфет из вазочки и оглядел зал.
Его глаза уловили какое-то движение за схваченным инеем окном. Знакомая машина марки «вольво» медленно спустилась по Дю-Мулен в деревню. Сугробы сверкали на солнце, дети катались на коньках по замерзшему пруду на деревенском лугу.
Машина остановилась, и из нее вышли двое.
Жан Ги Бовуар и Арман Гамаш. Они постояли у машины, потом открылась задняя дверь.
Клара повернулась на звон со стороны бара. Из руки Габри сыпались конфеты. Разговор в бистро стал тише, потом смолк вообще. Клиенты посмотрели сначала на Габри, потом в окно.
Габри тоже не сводил глаз с окна.
Да и как он мог? Он же столько раз фантазировал, воображал, представлял себе это. Видел так четко, но только для того, чтобы через минуту вернуться к реальности. Не отрывая глаз от окна, он вышел из-за стойки. Клиенты расступились, пропуская высокого, крупного Габри.
Дверь открылась – и на пороге появился Оливье.
Не в силах произнести ни слова, Габри раскрыл объятия, и Оливье рухнул в них. Они обнимались, раскачивались, плакали. Вокруг них стояли жители деревни и аплодировали, кричали и тоже обнимали друг друга.
Наконец эти двое разъединились, вытерли слезы друг у друга. Они смеялись, не сводили друг с друга глаз. Габри боялся, что стоит посмотреть в сторону – и это чудо исчезнет снова. А на Оливье нахлынули чувства при виде всего знакомого и дорогого. Лица, голоса, такие родные звуки, которых он не слышал, казалось, полжизни. Запах кленовых поленьев в камине, круассаны с маслом и жареные кофейные бобы.
Все, что он помнил, о чем тосковал.
И запах Габри, запах мыла «айвори». Сильные, уверенные руки Габри, обнимающие его. Габри, который ни на минуту в нем не усомнился.