Хорош в постели
Шрифт:
Эбигейл мне улыбнулась.
– Я повзрослела, – ответила она на мой невысказанный вопрос. – Я. многому научилась. Вы тоже научитесь.
– Кэнни!
Макси щурилась от солнечного света, глядя на меня, на лице ее читалась тревога. Эбигейл кивнула нам обеим.
– Удачи, – сказала она и ушла в дом, покачивая бедрами, с подпрыгивающими грудями, гордая и бесстыдная. Я смотрела ей вслед, и мне очень хотелось сказать ребенку: «Оптимальная актриса на роль».
– В чем дело? – спросила Макси. – Ты в порядке? Ты не вернулась, и я испугалась, вдруг ты рожаешь в
– Нет, – покачала я головой. – Пока не рожаю. Все у меня хорошо.
Мы поехали домой, и Макси радостно трещала о том, что визуализировала себя, получающую премию «Оскар» и одного за другим сбрасывающую со сцены всех бывших бойфрендов.
– Я чуть не рассмеялась, когда визуализировала выражение лица Кевина. – Она искоса глянула на меня. – А что увидела ты, Кэнни?
Я не хотела отвечать ей, не хотела обижать ее словами о том, что счастье я увидела в тысячах миль от домика на калифорнийском побережье, от самой Макси.
– Дом, – прошептала я.
– Что ж, мы скоро приедем, – ответила Макси.
– Кэнни! – взвыла Саманта в телефонной трубке на следующее утро, в совершенно неподобающей для юриста манере. – Это нелепо! Я настаиваю на твоем возвращении. Тут столько всего произошло. Я рассталась с инструктором по йоге, а тебя не было рядом, чтобы выслушать всю историю...
– Так расскажи мне, – предложила я, чтобы избавиться от укола вины.
– Да ладно, – небрежно ответила Саманта. – Я уверена, что наш разрыв не идет ни в какое сравнение с тем, что творят твои звездные друзья...
– Перестань, Сэм, ты знаешь, что это неправда. Ты моя лучшая подруга, и я хочу услышать от тебя об этом злобном фанате йоги...
– Ничего интересного действительно нет, – уклонилась от прямого ответа Саманта. – Я бы лучше поговорила о тебе. Как обстоят дела со сценарием? Ты там в постоянном отпуске? Собираешься оставаться в Калифорнии до скончания веков?
– Не до скончания, – ответила я. – Я просто... Я не знаю, чего мне действительно хочется. – Чего мне хотелось в тот момент, так это прекратить разговор о моих планах на ближайшее будущее.
– Ладно, давай сменим тему, – должно быть, поняла Саманта. – Догадайся, кто мне звонил? Тот высокий врач, на которого мы наткнулись на Келли-драйв.
– Доктор К.! – При упоминании о нем я почувствовала и радость, и чувство вины: я ни разу не позвонила ему с тех пор, как подписала контракт с Вайолет. – Откуда он раздобыл твой номер?
Голос Саманты стал ледяным.
– Очевидно, несмотря на мои убедительные просьбы, ты указала в одном из многочисленных бланков, которые заполняла, что в случае чрезвычайных обстоятельств связываться надо со мной.
Действительно, так оно и было. Даже когда я куда-то ехала на велосипеде, всегда брала с собой телефон Саманты именно на такой случай. И ей это очень не нравилось.
– Скажи, Кэнни, почему ты не указала телефонный номер матери?
– Боялась, что трубку снимет Таня и предложит бросить мое тело в море.
– В общем, он позвонил, чтобы узнать, как идут у тебя дела и нет ли у меня твоего адреса. Полагаю, он хочет что-то
– Отлично! – воскликнула я, гадая, что же это.
– Так когда ты возвращаешься домой? – вновь спросила Сэм.
– Скоро, – сжалившись, ответила я.
– Обещаешь?
Я обхватила руками живот и ответила:
– Обещаю, – обращаясь и к ней, и к ребенку.
Назавтра, во второй половине дня, прибыла посылка из Филадельфии.
Я отнесла ее на веранду и вскрыла. Прежде всего увидела почтовую открытку с изображением маленькой собачки озабоченного вида, с большими глазами, очень похожей на Нифкина. Я перевернула ее. «Дорогая Кэнни, – было написано на обратной стороне. – Саманта сказала мне, что ты какое-то время побудешь в Лос-Анджелесе, и я подумал, что тебе захочется что-нибудь почитать (они там читают, не так ли?). Я положил в коробку твои книги и несколько вещей, которые напомнят тебе о доме. Звони мне, если захочешь услышать знакомый голос». И подпись: «Питер Крушелевски (из Филадельфийского университета)». Под подписью постскриптум: «Саманта сообщила, что Нифкин тоже отправился на Западное побережье, поэтому я посылаю кое-что и ему».
В коробке я нашла открытку с изображением Колокола свободы и Индепенденс-холл, а также жестянку с покрытыми шоколадом претцелями из «Ридинг терминал» и вафельный торт. В самом низу мои пальцы нащупали что-то круглое и тяжелое, завернутое в множество слоев «Филадельфия икзэминер». Из них я извлекла керамическую собачью миску. Снаружи ее украшали портреты Нифкина, прыгающего, сидящего, лежащего, грызущего искусственную косточку. Я радостно рассмеялась.
– Нифкин! – позвала я, Нифкин гавкнул и тут же прибежал.
Я поставила миску на пол, чтобы Нифкин мог ее обнюхать, и позвонила доктору К.
– Сюзи Лайтнинг! – приветствовал он меня.
– Кто? – переспросила я. – Э...
– Это из песни Уоррена Зенона [69] , – уточнил он.
– Ага... – Я знала только одну песню Уоррена Зенона, про адвокатов, оружие и деньги.
– Она о девушке, которая... много путешествует.
– Любопытно. – Я решила, что непременно посмотрю слова. – Я звоню, чтобы поблагодарить за подарки. Они великолепны.
69
Зенон, Уоррен – современный певец и композитор.
– Спасибо. Я рад, что они тебе понравились.
– Ты рисовал Нифкина по памяти? Это потрясающе. Тебе давно пора податься в художники.
– Я копировал, – признался он, и я рассмеялась. – Твоя подруга Саманта дала мне несколько фотографий. Но я ими не очень-то пользовался. У твоего песика запоминающаяся внешность.
– Ты такой добрый. – Я говорила совершенно искренне.
– Недалеко от кампуса открыли гончарную мастерскую, где каждый может разрисовать выбранное им изделие. Там я все и сделал. Какому-то мальчику исполнилось пять лет, поэтому в студии работали восемь пятилетних крох и я.