Хорош в постели
Шрифт:
А Брюс уже стоял передо мной, бледный и серьезный.
– Привет, Кэнни. – Его взгляд упал на мой живот и остался там. – Так ты...
– Совершенно верно, – холодно ответила я. – Я беременна.
Я выпрямилась и крепче сжала ручку клетки Нифкина. Нифкин, конечно же, учуял Брюса и пытался выскочить, чтобы поприветствовать его. Я слышала, как он повизгивал, как его хвост бился о стенки.
Брюс поднял глаза к информационному табло над коридором, из которого я вышла.
– Ты прилетела из Лос-Анджелеса? – спросил он, показывая, что за время нашей разлуки не разучился
Я вновь коротко кивнула, надеясь, что он не видит, как дрожат мои колени.
– А что делаешь здесь ты? – спросила я.
– Решили отдохнуть. Мы летим во Флориду на уик-энд. «Мы», – с горечью повторила про себя я, глядя на него.
Он ничуть не изменился. Может, самую малость похудел, а в конском хвосте добавилось седых волос, но он оставался тем же Брюсом, с тем же запахом, той же улыбкой, теми же баскетбольными кроссовками.
– Хорошее дело.
Но об отдыхе во Флориде Брюсу говорить не хотелось.
– А ты летала в Лос-Анджелес по работе?
– Да, в Калифорнии у меня было несколько важных встреч. – Мне давно хотелось кому-то это сказать.
– Ты была в Калифорнии от «Икзэминер»?
– Нет, разговор шел о моем сценарии.
– Ты продала сценарий? – Брюс искренне радовался за меня. – Кэнни, это же здорово!
Я молчала, сверля его взглядом. Его поздравления не вызывали ни малейшего отклика в моей душе, потому что я не получила от него главного: любви, поддержки, денег, признания моего существования, признания существования нашего ребенка.
– Я... извини меня, – наконец промямлил он. И вот тут я пришла в ярость.
«Какой же он говнюк, – подумала я. – Появиться в аэропорту, чтобы отвезти эту маленькую мисс во Флориду, и пробормотать эти жалкие извинения, словно они могли искупить месяцы молчания, тревогу и душевную боль, которые я пережила, думая о том, как обеспечить моего ребенка всем необходимым». Выводило меня из себя и его самодовольство. Плевать он хотел и на меня, и на младенца. Ни разу не позвонил, ни о чем не спросил, знать ничего не хотел. Просто бросил меня... бросил нас. Кого это он мне напомнил?
Даже в тот момент я знала, что злюсь не на него. Конечно же, я злилась на отца, который покинул меня первым, вселил в меня неуверенность и страхи. Но мой отец находился в трех тысячах миль от меня, окончательно повернувшись ко мне спиной. Если б я могла отступить на шаг и глаза не застилала бы ярость, я бы увидела, что Брюс – обычный парень, каких тысячи, с травкой и конским хвостом, с ленивой, неспешной, без определенной цели жизнью, с диссертацией, которую он никогда не напишет, с книжными полками, которые никогда не соберет, и ванной, которая никогда не будет чистой. Таких парней, как Брюс, так же много, как и белых носков из хлопка, которые продаются в «Уолмарте» пачками по шесть штук, а если хочется заменить одного такого парня другим, для этого надо лишь прийти на концерт «Фиш» и улыбнуться.
Но Брюс в отличие от моего отца стоял передо мной... и о его невиновности речи быть не могло. В конце концов, он тоже бросил меня, не так ли?
Я поставила клетку с Нифкином на пол и повернулась лицом к Брюсу,
– Значит, ты извиняешься? – выплюнула я. Он отступил на шаг.
– Извини, – повторил Брюс, голос его звучал так печально, будто он что-то отдирал от себя. – Я знаю, мне следовало позвонить, но... я просто...
Я прищурилась. Руки его повисли как плети.
– Очень уж многое навалилось. Смерть отца и все такое.
Я закатила глаза, показывая, что я думаю об этой отговорке, давая понять, что нам больше не придется обмениваться трогательными воспоминаниями о Бернарде Губермане.
– Я знаю, какая ты сильная. Я знал, что ты справишься.
– Мне пришлось справляться, не так ли, Брюс? Ты не оставил мне выбора.
– Извини, – вновь повторил он еще печальнее. – Я... я надеюсь, ты будешь счастлива.
– Я вижу, ты просто лучишься добрыми пожеланиями, – фыркнула я. – О, подожди. Я ошиблась. Это всего лишь дымок марихуаны.
Я почувствовала, как какая-то моя часть отделилась от меня, взлетела к потолку и с ужасом и грустью наблюдала за происходящим. «Кэнни, Кэнни, – услышала я тихий голос, – ты же злишься не на него».
– И знаешь, что я тебе скажу? – продолжала я. – Я сожалею, что твой отец умер. Он был мужчиной. А ты, ты мальчишка с большим размером ноги и волосами на лице. И тебе никогда не стать другим. Ты так и останешься третьеразрядным писателем во второразрядном журнале, и только Бог сможет помочь тебе, когда ты толкнешь все воспоминания о нашей с тобой жизни.
Подруга уже подошла, переплела его пальцы со своими, но я продолжала говорить:
– Ты никогда не будешь писать так же хорошо, как я, и ты всегда будешь знать, что лучше меня у тебя никого не будет.
Подруга попыталась встрять, но я не собиралась останавливаться.
– Ты всегда будешь большим придурковатым подростком с кучей кассет в коробках из-под обуви. Парнем, свертывающим самокрутки с травкой. Парнем с пиратскими дисками «The Grateful Dead». Добрый старина Брюс. Да только нельзя до конца жизни оставаться таким же, каким ты был на втором курсе колледжа. Ты не двигаешься вперед, ты стоишь на месте, потому и качество твоей писанины не улучшается. И вот что я тебе скажу. – Я шагнула к нему, чуть ли не уперлась в него животом. – Ты никогда не закончишь свою диссертацию. И так и останешься жить в Нью-Джерси.
Брюс застыл как истукан. У него отвалилась челюсть. Раскрытый рот никак не красил его, подчеркивал безвольный подбородок и сетку морщинок вокруг глаз.
Подруга смотрела на меня снизу вверх.
– Оставьте нас в покое, – пропищала она. Мои новые туфли от «Маноло Блахник» прибавили мне три дюйма роста, и я чувствовала себя могучей амазонкой, которой нет дела до малявки, едва достающей мне до плеча. Я одарила подругу Брюса суровым взглядом: заткнись-и-дай-поговорить-умным-людям, который за долгие годы отточила на брате с сестрой. Задалась вопросом, а слышала ли она о том, что брови можно выщипывать. Но она могла при этом посмотреть на меня и спросить, а слышала ли я о «Слим-Фаст»[72]