Хороша ли для вас эта песня без слов
Шрифт:
— Не, не понимаю.
— Давай строить катамаран вместе. Практически с нуля. Я еще и материал не раскроил. Будешь со мной строить? Я приглашаю.
Он улыбается, хлопает меня по плечу, я стою, опустив голову, я молчу, поверите ли — меня трясет; наконец, я говорю всего одно слово, которое вовсе, ну, абсолютно не передает тот шквал, который крутится во мне.
— Буду, — кое-как произношу я. — Буду.
Как сквозь туман я слышу его довольный смех и вереницу каких-то сказочных слов:
— Раскрой поплавков,
— Да, вместе уйдем в плаванье.
— Представляешь?
— Не, если честно — то нет, не представляю.
Вдруг я начинаю счастливо хохотать.
— Как я соскучился по этим делам! — Это его голос. — Лет десять не ходил под парусами. Ведь у меня был свой швербот, сам строил. Ох, как я соскучился, Егор!
— И я, — говорю я. — Если бы вы знали — как я-то соскучился!
— Строил сам когда-нибудь?
— Не, не строил. И не ходил ни на чем. Не плавал никогда.
— Понимаю, понимаю, сам был таким.
— За две недели построим, Алексей Яныч?
— Смешной ты, малыш! За две недели? За два месяца, дай бог. Но к лету все будет о’кей. К лету, я думаю, сбросимся на воду. Потом доводка. А там — поплывем. Поплывем!
После была кипа бумаги, пучок фломастеров: мы рисовали катамараны.
— Ты неплохо рисуешь, — сказал он.
— Правда? Вот уж не подумал бы.
— Не учился, конечно?
— Откуда? Просто так, сам.
— У тебя приятная линия. На первый взгляд неправильная, на самом деле — довольно выразительная. Твой парус дышит!
— А как я, собственно, поплыву? Ну не с вами, с вами-то просто, а вот если бы я сам попробовал: я ведь в парусных делах — ноль!
— Натаскаем тебя.
Наш катамаран! Я чувствовал, как сладко обмирало мое сердце, когда он так говорил. Буквально обмирало и действительно сладко — иначе и не скажешь. Внезапно, остро так, мелькали иногда мысли о Регише. Странно устроен человек: без всяких оснований я радостно чувствовал, что когда она завтра позвонит, все будет хорошо.
2
На другой день, часам к шести вечера настроение у меня резко поменялось: звонок Региши был уже близок, меня зациклило на мысли, будет ли он вообще, а если будет, то увидимся ли мы сегодня или нет, и, если да, то как именно, на секундочку, просто для передачи кассеты, или все же погуляем… Я чувствовал, что просто извожу себя этими мыслями.
А день… день-то прошел хорошо, даже весело.
Я бурлил, как гейзер. В школе я не удержался и обо всем рассказал Юлику Саркисяну.
— Нет, ты представляешь, Юль, — уйдем в плаванье, а?!
— Я и говорю — повезло тебе.
— Да-а, конечно.
— Факт, — сказал Юлик. — А меня покатаешь? Слегка.
Почему-то я покраснел. Вспомнил о Регише. А в восемнадцать ноль-ноль мой катамаран из меня как ветром выдуло, встречным сильным ветром — я думал только о звонке
После школы я побродил с часок по улицам, принюхиваясь к ветрам и чувствуя себя скользящим по воде парусником. Наверное, Юлик сам по себе, без меня, тоже решил прогуляться, потому что через час, где-то возле Исаакиевской площади, мы снова столкнулись. Он шел мне навстречу, и почти рядом с ним, только на метр впереди, шла наша Нинуля, абсолютно самостоятельно, «автономно» (мама-Рита), так как они были совсем не знакомы. Она, как и Региша, — из моего дома, он — из моего класса.
Я поднял вверх обе руки — одну для Нинули, вторую для Юлика, как бы останавливая их перед собой. Они и остановились, и я тут же и представил их друг другу.
Нинуля с ходу стала задирать нос.
— Извините, — сказала она ему, незаметно для него изображая этакую робкую тихоню, девочку-вздыхательницу, — не могла ли я видеть именно вас в главной роли в одном фильме?
Но не так-то был прост наш Юлик.
— Нет, — сказал он, — не могли. Но вы и не очень-то ошиблись, в фильме снимался мой старший брат, мы очень похожи.
Конечно, они стоили друг друга, потому что Нинуля сказала, что, мол, пардон, путаница, она вообще ошиблась, и его, Юликино, лицо ей знакомо вовсе в другой связи: она-де, была как-то раз на Зимнем стадионе, на первенстве школьников Ленинграда по легкой атлетике, и там один человек с Юликиной внешностью прибежал в финале бега на сто метров последним. А Юля, не моргнув, сказал, что нет, нет и на этот раз никакой ошибки, в финале бежал действительно он, но бежал с дикой травмой, а так-то он — явный фаворит, потому что уже тогда «выбегал» из одиннадцати секунд.
— А теперь? — спросила Нинуля. — Нога в форме? Поправилась?
— Вполне, — сказал Юлик.
— Я рассчитываю побывать на вашем ближайшем выступлении. Вы позволите? Галкин, — она положила руку мне на плечо, — будет держать меня в курсе дела, в смысле — когда соревнования. Правда, Егор?
И Юлик отпарировал на высшем уровне:
— Что ж, — говорит, — раз такое дело — придется мне научиться бегать сломя голову. А Галкина забудем. Я сам вам позвоню, когда соревнования.
— Будто у меня есть телефон, да? — спросила Нинуля.
— Ну да, будто бы он у вас есть, — сказал Юлик. — И какой именно?
Нинуля громко продиктовала свой телефон, и оба стали весело похохатывать.
Мы брели по солнышку вдоль бульвара Профсоюзов к Новой Голландии, где-то слева, через несколько сотен метров, плечом я чувствовал мрачный пустой дом, где недавно мы встретились с Регишей. Я снова думал о ней, отключился; Нинуля с Юликом о чем-то весело калякали. Но я еще не сорвался, я был пока весь «под парусами» и просто думал о ее звонке ко мне через несколько часов. Я ее услышу — это было главное. Пока.