Хорошее поведение
Шрифт:
– Как бы то ни было, Элейн, они уже мертвы.
– Они в Аду! Пылают и горят бесконечно в Аду! Их глаза закипают в глазницах их черепа, обугленное мясо будет отторгаться век за веком от их плавящихся костей, пламя будет цепляться и зажимать их кричащие языки, дыхание огня охватить их загнившие легкие…
Ах, всякий раз, когда девчонка начинало такое злорадное описание Ада, желудок Риттера подвергался жесткому спазму. Но он умел хорошо абсорбироваться от действительности. Мысленно отключив резкий голос девушки, он прекратил ее обличительную речь словами:
–
– Да Бог его знает, г-н Риттер.
Тот «огонь» ее переключился на Хендриксона:
– Как смеешь ты упоминать имя Господа Бога всуе…
И так далее. Риттер вздохнул и сказал Хендриксону:
– Как ты думаешь, насколько мы продвинулись вперед?
– Честно говоря, абсолютно нет прогресса,- ответил Хендриксона без смущения.
– Ты заверил меня, что являешься лучшим.
– Поскольку никто не делает это лучше меня, значит я лучший. Если вы желаете нанять других людей, то, г-н Риттер, они могут взять у вас деньги, незаметно притаиться за вашей спиной, изнасиловать вашу дочь и заявить, что это была просто секс терапия…
– Нет, нет, нет, нет и еще раз нет,- заволновался Риттер, тряся головой и руками.- Я просто хочу увидеть некоторые признаки прогресса.
– Как я уже говорил,- начал Хендриксона,- на сегодняшний день это самый трудный случай в моей практике.
Элейн стояла напротив отца, уперев руки в бедра, слегка наклонившись, вытянув свое разгоряченное лицо к его лицу, и громко произнесла:
– Когда же ты откажешься от этой затеи?
– Никогда!
– Когда ты позволишь мне жить своей собственной жизнью?
Риттер очень удивился:
– Именно это я и пытаюсь сделать,- ответил он абсолютно искренне.- Это ведь не твоя жизнь, там с теми неряшливыми монахинями! Твоя жизнь – это мех летом! Твоя жизнь – это Гштаад и Палм-Бич! Твоя жизнь – это быть женой сильного, хорошо образованного мужчины и матерью для его детей!
– Как моя мама?- спросила она.- И так должна выглядеть моя жизнь?
– Берегись,- пригрозил Риттер, поднимая палец кверху.- Никогда не говори ничего плохого о матери.
– Ты уничтожил ее!
– Она живет полноценной жизнью. Она активный и деятельный член общества, чего мы не можем сказать о тебе. Если бы ты проявила немного интереса к окружающему тебя миру, то увидела бы фотографию своей матери в New York Times с прошлого понедельника, где говориться об одной из ее бесчисленных благотворительных пожертвований. Пожертвования, которые я могу назвать куда более реальными и полезными действиями, чем этот эгоцентричный и эгоистичный уход и изолирование от мира, которые ты утверждаешь…
– Моя мать алкоголичка!
Риттер снова поднял палец, но он был спокоен, и в его голосе почти слышалось раскаяние:
– И это было грехом, нарушением
Дело в том, что мать Элейн Гвен имела проблемы с алкоголем. Вторая жена Риттера была похожа на первую. Такая же высокая, стройная и пепельная блондинка. Их двоих он выбрал из одной «чистокровной» породы, из которой получаются отличные домохозяйки и спутники жизни для наших лучших политиков и финансовых магнатов.
«Если бы это был только один недостаток, то можно было бы что-то предпринять….»,- так думал Риттер.- «Но с двумя инбридингами… Это была уже тенденция, ведущая к алкоголизму». Как правило, они остаются внешне привлекательными и полезными в течение двадцати лет прежде чем возникает потребность их замены, но даже после этого большинство из них продолжают быть послушными. Не нужно винить этих бедных созданий, каким оказалась Элейн. Это было связано с чем-то в крови, как правило, алкоголь. Теперь же, пристыженная словами отца о грехе, Элейн выглядела жалко и это подсказало ему, что его слова достигли цели. Однако Риттер решил добить ее, произнеся грустно:
– Самые острые шипы на ваших собственных розах.
Она бросила на него взгляд полный презрения:
– Роза растет из навозной кучи.
Если этот беспокойный ребенок и унаследовал хоть что-то от своего отца, то это талант к афоризмам. Но, несмотря на это, так или иначе, она никогда не поддерживала ни один из его афоризмов, которые он счел достойными увековечивания в своей книге.
– Элейн,- начал он.
– СЕСТРА МЭРИ ГРЕЙС!
– ЭЛЕЙН! Когда ты, наконец, откажешься от этой глупости?
– Никогда!
– Тогда ты никогда не выйдешь из этой квартиры,- заверил он ее, уже спокойнее.
Она тоже немного остыла:
– О, да, я выйду.
Ее твердая уверенность лишь вызвала у него улыбку, и он произнес:
– Ждешь, что Сам Бог спуститься с Небес и будет сопровождать тебя в тот жалкий устарелый монастырь?
– В некотором смысле,- ответила она.
– И он потратит на это свое драгоценное время, не так ли?
Она сложила руки. Ее взгляд был дерзкий, самодовольный и неистовый. Фрэнк Риттер назвал бы его далеко не святым.
– Посмотрим,- произнесла она.
11
– А ты не говорил мне, что они разводят птиц,- вспомнила Мэй.
Дортмундер прислушался к щебетанию, доносящемуся внутри низкой каменной постройки женского монастыря.
– В тот раз я не заметил их.
– Ну, это должно быть неплохое занятие для них,- размышляла Мэй.- Птицы становятся хорошими домашними животными.
Дортмундер потянул толстую старую веревку, висящую рядом с тяжелой деревянной дверью, и вдалеке раздался глубокий звук «бинг-бонг». Щебетанье сразу же прекратилось, а затем с удвоенной силой началось снова. Мгновение спустя дверь раскрылась и перед ними предстала полногрудая улыбающаяся монахиня во всей своей униформе, но не одна из тех, которых Дортмундеру довелось встретить ранее.