Хорошие люди
Шрифт:
— Да? Вся? Какой ты быстрый, Рожков. Распустил смену и «вся проблема»?
Рожков, все так же улыбаясь, снова произнес умиротворительные слова:
— Клавдий Сергеевич, ради бога, не делайте из мухи слона. Сейчас Станислав все уберет…
— Перестань, отец. Вот, убираю. Видишь?
— Убираешь? А кто мне заплатит за простой смены?
— Я тебе лично заплачу, — необдуманно пошутил Станислав. — С зарплаты.
— Что?! — Вахтомин как-то странно дернул плечом. — Ты заплатишь? Мне? Ах ты, молокосос, думаешь, взрослым стал, самостоятельным, и тебе все с рук сойдет? Ах ты… Небось, и
Станислав не слушал больше отца. Побледнев, он швырнул ему под ноги рукавицы и пошел вон из цеха.
— Ты у меня достукаешься! — крикнул Вахтомин вслед сыну. — Я тебе так швырну, что чертям станет тошно! Да, молокосос ты! Сопляк! Слышишь? Мо-ло-ко-сос!..
Вахтомин не в силах был унять свой гнев. Гнев ослепил его. Он начал бегать от станка к станку, приседать, совать под станок руку и кричать:
— Вот!.. И вот!.. И пыль!.. Грязь!.. Вот!..
И вдруг Клавдий Сергеевич увидел, что Рожкова рядом нет, и вообще в цехе его нет, и только рабочие, столпившиеся у ворот, молчаливо смотрят на него и улыбаются. Вахтомин шагнул к ним:
— А вы чего рты раззявили? Работнички, мать вашу так и разэтак!..
— А вы не материтесь, — хмуро сказал один из них. — Чего вы материтесь?
— Молчать! — почти обессилев от бешенства, закричал Вахтомин.
— Мы жаловаться будем, — сказал тот же рабочий и направился вон из цеха. За рабочим потянулись и другие.
— Куда? — снова закричал Вахтомин. — А работать кто будет?
Но никто не повернулся в его сторону.
Клавдий Сергеевич побежал в контору; обогнав рабочих, он ворвался в кабинет директора:
— Владимир Петрович, рабочие отказываются!.. Бунт!.. Забастовка!..
— Какой бунт? О чем вы, Клавдий Сергеевич? — Директор комбината Владимир Петрович Орлов был спокойным человеком. Он снял и протер свои очки, рукой указал Вахтомину на стул. — Садитесь и рассказывайте.
Волнуясь и захлебываясь словами, Вахтомин рассказывал о случившемся, упомянул имя Рожкова, нарисовал картину безобразий, которые творятся в смене Вадима Кирьяновича, и призвал директора комбината немедленно уволить этого человека. Взашей надо гнать Рожкова и поскорее!
Владимир Петрович слушал мастера, не перебивая его. Прикрыв глаза, он легонько кивал словам Вахтомина, словно во всем соглашался с ним. Орлов был лыс, грузен, малоподвижен. Он хорошо одевался, а Вахтомин с детства боялся людей, которые хорошо одеваются. Он не мог бы сказать точно, чего именно он боится. Он робел перед строгими костюмами, галстуками и шляпами. Вот так он оробел на минуту, увидев костюм на Станиславе.
В кабинете появилась секретарша:
— Владимир Петрович, там рабочие пришли.
— Сегодня не приемный день, — ответил директор.
— Они говорят, что очень важное дело. Как раз они из смены товарища Вахтомина.
Владимир Петрович выпрямился в кресле:
— Вот как? Пусть входят.
Владимир Петрович, — Вахтомин заволновался, — да они вам сейчас всякого такого наговорят…
— Ну что же, послушаем, — директор снова прикрыл глаза.
Вот когда стих гнев Вахтомина. Вот когда он понял, что перегнул палку. Он испугался: сейчас рабочие накинутся на него, и он ничем не сможет обелить себя. Он был силен против Рожкова
Вахтомин понял, что директор больше не станет слушать его. Владимир Петрович сидел в своем кресле, скрестив руки на животе и полузакрыв глаза. Клавдий Сергеевич ждал катастрофы.
Рабочие смены не вошли в кабинет. Вахтомин облегченно вздохнул, когда увидел только одного станочника — самого пожилого и самого уважаемого человека в смене.
— Здравствуйте, Владимир Петрович.
— Здравствуйте. А где остальные?
— Мы посоветовались и решили, что незачем заходить к вам всей компанией.
— Тоже правильно. Что случилось?
— Владимир Петрович, мне поручили сказать, что смена отказывается работать под началом Вахтомина. Мы хотим, чтобы нам прислали опытного и грамотного мастера.
Пол зашатался под ногами Вахтомина, и Клавдий Сергеевич, сам того не замечая, опустился на стул. Кабинет директора заволокло туманом. Владимир Петрович и рабочий говорили о чем-то; Вахтомин понимал, что директор сердится на «парламентера», но не мог уяснить смысл слов, которые звучали в кабинете. Вахтомин впал в прострацию. Когда Владимир Петрович сказал ему что-то, он закивал головой и ответил с готовностью: «Конечно, конечно, я понимаю». Директор повысил голос:
— Клавдий Сергеевич, вы меня не слышите?
— Да-да, я слушаю.
— Идите в цех, работайте, разберемся.
Вахтомин поднялся со своего места и направился к двери, в усилием переставляя ноги.
Он не ожидал такого поворота событий. Он был уверен в том, что прав. И вдруг — такое…
Вернувшись в цех, Клавдий Сергеевич увидел, что работа здесь кипит вовсю. Вахтомин, остановившись, молча наблюдал за рабочими. Он словно впервые увидел их; если говорить точно, он впервые увидел их другими глазами. Вахтомин не принимал их всерьез никогда, он редко когда разговаривал с рабочими цеха о посторонних вещах. Только — о производстве: план, качество, количество, трудовая дисциплина. Все! Вахтомин с самого начала убедил себя в том, что быть с рабочими накоротке очень вредно, что «каждый сверчок должен знать свой шесток», что рабочие должны работать, производить материальные ценности, а не рассуждать с начальством о погоде или о других посторонних вещах. Вахтомин свыкся с мыслью о том, что он — начальник, а это дает ему известные привилегии перед всеми другими, которые начальниками быть не могут; те другие обязаны во всем слушаться его и беспрекословно ему подчиняться.
Но неожиданно рабочие смены показали зубы!
Вахтомин медленно двигался по цеху, останавливаясь то у одного, то у другого станка. Он пытался давать советы — рабочие не обращали на него внимания; то есть они немедленно выполняли его указания, если в этом действительно была необходимость, но в разговор не вступали, на вопросы не отвечали, делали вид, что сильно заняты.
— Пошел бы перекурил, — сказал Вахтомин одному из молодых ребят.
— Некогда, — последовал ответ.
«Сволочь», — стиснул зубы Клавдий Сергеевич.